Ори, пока меня не было, успела раскидать по комнате весь субстрат, который я взяла для нее. Что смогла я, конечно, собрала, но, похоже, что теперь придется эту хулиганку носить с собой.

— Все, бандитка, притворись, что ты приличный цветочек, украшение семьи, сиди себе и радуй меня, — нашептываю я фамильяру, устраивая ее в прическе, и вдруг болезненно остро осознаю, что повторяю за мамой, то, что она говорила мне. Сколько раз в жизни я повторяла чужие слова, даже не понимая это? Сколько раз я говорила их себе? Меня заполняет ощущение тягучей тревоги. Она не принимает конкретных очертаний, но не дает ничего нормально делать. Даже нормально думать не получается, все время ощущение, что кто-то заглядывает мне через плечо. Так и выхожу к остальным.

Гостиная, еще пару часов назад такая благостная и шикарная, теперь напоминает пикник у реки. С разных комнат стащены диваны и кресла, и собраны кругом, чтобы можно было удобно общаться. Сверху для комфорта навалены подушки и пледы, а посередине на небольшом столике фрукты и сэндвичи.

— Звездочка, я тебе забил местечко, — говорит Тейт, приподнимая край пледа.

Устраиваюсь у него под боком, но мои мысли и чувства все еще окутаны тревогой. Ни объятия Тейта, ни стратегически раскладки Райвена оказываются не в силах ее побороть.

— Тьма, Лия, ты можешь быть более собранной? Я третий раз тебе повторяю, — раздраженно говорит он.

— Не могу, — честно отвечаю я, — меня преследует какое-то непонятное беспокойство. Я не могу ни на чем сосредоточиться.

— Как же это некстати.

Райвен говорит с такой досадой, даже кривится. И тревога собирается в одну холодную каплю в груди. Мне уже не беспокойно, мне просто никак. Бывает человек боится оказаться плохим, переживает из-за этого, нервничает. А бывает, он давно понял, смирился, принял и точно знает, что плохой. И как ни странно, это приносит спокойствие, ведь самое плохое уже случилось. И через эту уверенность не пробиться.

— Ой да ладно, опять у тебя глаза побитой собаки, — недовольно тянет Мика, — соберись уже. Сколько можно с собой цацкаться? Ты понимаешь, что на кону? Двадцать пять лет жизни империи, поколение вырастет. Это наше будущее решится завтра, наше. А ты все ноешь, как сопливая девчонка, которую мама поругала. Ты темная. Ты сама себе хозяйка. А если ты не способна справиться со своими соплями, так лучше сразу отправляйся обратно, а мы поставим проводником Райвена.

Мне ужасно хочется сказать «да, так будет лучше» и уйти плакать куда-нибудь в угол. И пусть они пожалеют. Но, тьма нас всех возьми, я понимаю, что Мика права. Надавать бы самой себе оплеух. Изо всех сил растираю ладони, щеки, уши, чтобы кровь побежала быстрее и прогнала вялость.

— Ты права, маленький комочек ненависти, — киваю я, сжав зубы.

Остаток совещания я стараюсь сохранять в себе спортивную злость, изо всех сил участвую в обсуждении, что-то предлагаю и отстаиваю. Но чем дальше, тем больше у меня возникает ощущение, что настоящая я, просто спряталась где-то глубоко внутри, а на смену ей пришел какой-то энергичный и деловой, но совершенно чужой человек.

На пикник с Дианой решаю не идти, отправляю письмо с извинениями по местной почте. Лучше я просто приму душ и высплюсь. Но, когда выхожу из ванны, вижу сидящего на кровати Тейта.

— Поговорим? — предлагает он. — Тебя что-то мучает, я могу помочь?

Качаю головой, устраиваясь рядом с ним. Мне не хочется говорить. Наверное, я просто не могу выразить словами то, что чувствую, а, может, и не разрешаю себе. Это все слишком сложно.

— Давай лучше просто полежим вместе? — предлагаю я, и первая устраиваюсь поудобнее прямо на заправленной кровати.

Поколебавшись, Тейт ложится рядом, обнимая меня. Так хорошо и уютно, будто в коконе. Большой, сильный, добрый, и, кажется, он действительно любит меня. Что еще нужно? Мысли в голове шевелятся вяло, полусонно, но, расслабляясь, я чувствую, как тревога, терроризировавшая меня весь день, потихоньку отступает.

— Малыш, может, — Тейт не договаривает, целуя меня в затылок, обнимает, прижав к себе, — когда еще такая возможность выпадет со всеми этими ограничениями.

Под халат ныряет горячая ладонь, лаская мне живот и грудь. А я не чувствую ничего. Совсем. Тепло и защищенность ушли, оставив за собой пустоту.

— Тьма, Лия, ты, как камень, — в сердцах бросает Тейт. — И если ты сейчас скажешь «извини»…

Почти сорвавшееся слово замерзает у меня во рту. Да, именно так я и хотела сказать. И, вероятно, с глазами побитой собаки, как выразилась Микаэлла.

— Мы встречаемся уже несколько месяцев. Я понимаю, ты из другой среды, ты привыкла к другому. Но мы не становимся ближе! С каждым днем мы только все больше отдаляемся друг от друга. Даже сейчас, когда тебе плохо, ты не можешь поговорить со мной.

— Но мне не помогают разговоры, — запахнув халат и повернувшись, отвечаю я, — и меньше всего мне помогают тисканья.

— Может, мне лучше уйти?

— Может.

Я не уверена, что так будет лучше, но слово уже сказано. Тейт встает, бросает на меня взгляд и уходит, хлопнув дверью. А я падаю на подушку и реву. Горестно, бессильно, выплескивая в слезах все боли и тревоги последних дней. И только, когда за окном темнеет, я, обессиленная, засыпаю.