– Это? Я собираю цветы для бабушки Софьи, взамен она обещала провести нашу группу к моровой избе. Не хотелось бы блуждать как тогда, на болотах.

– Ерунда, – в голосе Щека послышалась снисходительность, – она приведет вас к пустой, туда все деревенские спокойно малышню водят. Память истории. Выходи сегодня после полуночи из дома, я покажу нужную дорожку. Там вы найдете куда больше интересного, обещаю. Ты изучаешь что-то конкретное?

– Я подумаю над твоим предложением… О, это покажется тебе скучным или смешным. Я выбрала полоза. – Его взгляд рывком возвращается к ней, с губ срывается гортанный, мягкий смешок. И от этого удивленного внимания ей становится неловко. Сейчас высмеет её выбор, назовет наивно романтизированным, как это совсем недавно сделала Гаврилова. – Ну, знаешь, легенда о Великом полозе, змее, охраняющим злата Уральских гор. Мне нравится, как деревенские передают его справедливость, о нем говорят со страхом, но уважительно.

Она попыталась убедить саму себя в том, что к этому мифу её тянут не тоскливые песни невест, идущих на погибель. Так ли оно было? Смоль не могла сказать точно. Его вопрос сбил с толка:

– Несмотря на то, что он монстр?

– Не смейся, он мне кажется не монстром, скорее местным природным богом. Он не причиняет вреда просто так, только если заслуживают. С невестами, конечно, двояко выходит, но хочется верить, что для них подразумевается не самый печальный конец.

Парень медленно непонимающе смаргивает, рассеянно срывает близрастущий цветок и задумчиво вертит в пальцах, продолжая гипнотизировать её заинтересованным взглядом.

– Это тот, где умирают от тоски по дому?

– Ну это ведь лучше, чем если он убивает девушек только из-за того, что они не могут дать потомства. – Смоль возмущенно фыркает, голос дрожит.

– А может он уничтожает их ради собственного удовольствия? Черпает в них свою волшебную силу?

Она открывает рот, готовая оспорить такое жестокое обращение. Но, не найдя должного аргумента так же молча смыкает губы, неуверенно пожимает плечами.

Разве это было бы не разумно, не объясняло долгую жизнь коварного змея, требующего каждый год новую невесту? Ей хотелось облагородить, сделать эту легенду чистой, справедливой. Вдохнуть в неё то, чего так не доставало современному миру – безупречности. Хотелось, чтобы змей был не коварным, а отзывчивым к тому, кто и что окружают его. Чтобы вероломных, алчных до золота людей, ступающих по головам, карала справедливая уверенная рука. Чтобы открытым душой, искренним и добрым сыпалась благодарность самоцветной рудой. Чтобы девушки проживали тот год счастливо, а смерть их была невозмутимой и легкой. Но написать работу она должна была, опираясь на домыслы других. Тех, для кого легенда не была красивой сказкой, они считали, что живут в этом по сей день.

И это её по-настоящему пугало. Одна мысль, что где-то в лесах и болотах скользит огромное чешуйчатое тело. Что каждую весну распускаются и шевелятся огромные кольца, пророча очередную гибель для девушки. Существуй такой мир, наполненный неизвестными богами и монстрами – человечество не осилило, оно бы не выжило.

Сказки тянули её. И в то же время ужасали.

– Ну, наверняка мы сказать не можем. В каждом этносе он будет разным, единого мнения ни по одному вымышленному существу не услышать. Погоди-ка. Я сижу здесь с тобой, болтаю, а как ты здесь вообще оказался? Если ты из Жабок, то путь довольно далекий и не особо полезный. – Смоль подозрительно нахмурила брови, не водит ли её за нос местный парень, которому скучно? Но морщинка на лбу тут же разгладилась, осознание пришло сразу за вопросом. – Ты за своим свитером? Не злись, я потеряла его.

– Я не за ним пришел. – Она улавливает в его словах двойное дно. Его длинные пальцы неспеша выполняют работу, которую заставила проделать её Софья. Щек задумчиво вертит лениво собранный букет в руках, чуть клонит голову вниз, вдыхая мягкий ненавязчивый аромат, а затем хитро стреляет в неё взглядом над фиолетовыми цветками. – Скажем так, решил сменить на время место проживания. Здесь мне есть, где ютиться. Может наведаешься в гости?

Хитрый прищур становится хищным, рука парня тянется к волосам, достает и показывает ей еловую иголку, как оправдание. Дыхание предательски замирает. Сердце запинается, ускоряет своё биение и уже галопирует где-то в глотке. Мышка перед громадным удавом. Он тянется вперед, медленно, позволяя ей отпрянуть или передумать.

Но этот выбор кажется ей лишь видимостью – тело застыло, осталась лишь пульсация сердца на кончике языка и сладкое предвкушение, свернувшее в узел внутренности. Веки опускаются, когда его губы мягко касаются её. Едва ощутимо замирают, обжигая своим теплом, в легкие врываются осень, танцующие на ветру листья, капли дождя. Катя несмело приоткрывает губы навстречу и слышит его довольный выдох, сминающий остатки самообладания, как рука сминает тонкую бумагу.

Поцелуй из нерешительного и мягкого, граничащего с трепетной нежностью, начал переходить в глубокий. Пальцы Щека огладили скулу, спустились ниже, едва ощутимо нажали на подбородок. И она с готовностью приоткрыла рот шире.

Его глухой стон наотмашь ударил по сознанию, пронесся тихой вибрацией по всему телу и Смоль потянулась вперед. Дрожащие пальцы скользнули по твердым мышцам плеч, шее, пока он рывком усаживал её на себя. Вбивался в рот уже жадно, отчаянно, скользил, вылизывал небо, переплетая их языки.

А Катя гибла. Горела изнутри, растворяясь в касаниях без остатка. Был лишь его язык во рту, врывающийся, опьяняющий, властный. Так, как никогда и никто. Так, как она не осмеливалась даже думать. Были уверенные руки, сжимающие почти до боли её тазовые кости, не позволяющие соскользнуть с колен. И нехватка воздуха, плавящая легкие.

Его едва заметный толчок к ней навстречу тазом, заставил застонать. Прямо в эти губы, сминающие рот. Выгнуться, шире разводя на нем ноги, повторить движение. Его руки жадно двинулись в путь, ниже, обхватили ягодицы. Новый хриплый выдох в её рот свернул узел желания внизу живота. Настолько близко друг к другу, не будь одежды – единое целое. Она разваливалась на части, распадалась на молекулы, пока мир вокруг трещал по швам и осыпался.

Он отрывается от губ, зубы прихватывают кожу на нижней челюсти, губы скользят по шее, оставляя за собой влажный след. Господи, она сейчас действительно умрет, такое просто невозможно вынести… Собственный язык скользит по покрасневшей от поцелуев нижней губе, съедает его запах, вкус. Смоль откидывает голову и снова скользит на его коленях, ощущая, как дыхание на шее учащается. Насколько крышесносно он возбужден.