Он засмеялся, бархатно, мягко. Этой мягкости в его голосе в прошлую встречу она не слышала.

– Такой реакции на своё присутствие я ещё никогда не видел. Не очень приятно.

– Боже мой, прости. Дело не в тебе, у меня ноги сейчас отвалятся. – Он забавно приподнял брови, заставляя пояснить. – Они замлели.

– Это тебя оправдывает. – Удовлетворенный ответом, он отстраняется, а ей становится легче дышать. Смоль почти приподнялась, когда его рука обхватила лодыжку, аккуратно снимая кроссовок, он начал массировать. – Сначала ты ныряешь в бочаги посреди болота, потом ты сидишь на цветочных полянах. Ты не перестаешь меня поражать многогранностью, девочка Катя.

Монстры немилосердно терзали ногу под его руками, она глухо застонала и заерзала, упала обратно в траву. Зубы сжались на рукаве кофты, и она прикрыла глаза. Мужские пальцы массировали ступню, медленно поднимались выше. Его движения были уверены и лишены скованности, будто это в порядке вещей, так врываться в чужое пространство и кроить его под себя. Самое страшное – она не была против. Ни когда едва теплые пальцы коснулись коленки, ни когда они поползли по бедру. Он остановился за мгновение до того, как она напряглась. Будто кожей почуял установленную границу. Дразняще скользнул по наружной стороне бедра, потянулся ко второй ноге. Стало легче. По крайней мере одна из двух могла сгибаться и не выбивала из неё жалобные стоны боли.

– Это всё ради работы. В суровых реалиях я более приземленный человек, легко понять, чего от меня ожидать.

Пальцы на голени замерли, вывели задумчивый круг по штанам, и она разжала зубы на ткани, виновато улыбнулась. Сложно понять нечеткий бубнеж с закрытым ртом, но он понял. И сейчас задумчиво переваривал.

– Тогда тебе не стоит возвращаться в те реалии. Это слишком скучно. Как твоя работа связана с этими цветками? Удивительно, местные называют её сон травой и используют для лечения бессонниц, помутнения ума. Но не сумей высушить правильно, и красота превратится в яд. Стоит добавить пару цветков в питье и хрупкий организм сдастся, остановится сердце.

– Удивительные познания, ты меня пугаешь.

Сказала так спокойно и мирно, как самую настоящую ложь. Щек не пугал. Ещё тогда, на поляне у бочага, когда её выворачивало болотной жижей, она поняла, что не будь его там, все закончилось иначе. Спаси её смелый Елизаров, пойди с ними Бестужев – её рассудок мог помутиться от произошедшего. Она слишком долго приходила бы в себя.

Щек будто травил её спокойствием. Как обухом по голове, когда нельзя проморгаться и мыслить здраво. Вдыхая запах листвы и глядя в желтые глаза, она чувствовала себя опьяненной и размазанной по земле неведомой силой. Он так радикально отличался от всех, кого она успела увидеть и узнать, что это притягивало, располагало. В нем она не чувствовала ребенка, спрятанного под кожей взрослого. Он был взрослым и рассудительным по-настоящему. Он был… Правильным? Быстро смекающим и подхватывающим её мысли.

– Пугаю ли? – Он прекращает массаж и Смоль с удивлением понимает, что ноги прекратило крутить, они расслаблены. Хочется остаться лежать на этой поляне среди цветов навечно. И чтоб рядом сидел этот странный человек. – Мне кажется, тут что-то другое, я подожду, пока ты определишься.

Катя садится резким рывком, неловко облизывает пересохшие губы и скрещивает расслабленные ноги перед собой. Он копирует позу, усаживается напротив так, что коленки касаются её колен. Смоль подумалось, что ему нравится физический контакт. Это одновременно радовало и тревожило, щемило сердце. Слишком беспечно, она не могла проанализировать своё состояние, это была не симпатия, что-то неясное. Катя слишком быстро начала чувствовать себя в своей тарелке рядом с чужим. А он прибивал немигающим желтым взглядом к месту. Заставлял заторможенно сморгнуть, встряхивая головой и ошарашенно смеясь.

Над собой, своим поведением и глупостью, которую она так не любила в наивных девчонках.

– На меня твой магнетизм не действует, Щек. Я прекрасно знаю таких парней, по месяцам девушек меняете, как перчатки. Я использованной быть не желаю, ищи себе добычу среди деревенских.

А внутри жмется в комок и скользит огорчение, даже кончик языка пощипывает. Потому что Катя нахально врет. Надеется, что выглядит при этом правдиво и уверенно. Каменная роковая женщина. Как скала, не склоняющаяся перед ветром. Лгунья, её жмет к нему, как осину. Она даже коленок от его ног отнять не хочет, дуя губы в мнимом осуждении.

В голове испуганно бьются мысли – царапают черепную коробку и падают вниз дохлыми птицами. Что-то не то, что-то не так, она не может вспомнить улыбку Бестужева. Ту, за которую готова была продать собственную душу ещё пару дней назад. Она вспоминает Сашу, а внутри всё покрывается каменной коркой и расходится трещинами. Тонет, тонет в золоте чужих глаз – глубоких, сокрушающих волю и суть.

Щек прекрасно это понимает. По нему видно. Видно, по самовлюбленной скептической улыбке, с которой он встречает её отрицание. А она вязнет в этом взгляде, как муха, вляпавшаяся в мед. Вот-вот умрет в избыточной сладости. Это не может быть так, всему виной что-то постороннее. И она пытается найти причину.

– Запах травы безобиден? – С глупой надеждой, по-детски.

"Пожалуйста, скажи, что он пьянит. Ну пожалуйста."

Парень остается серьезен, продолжая вглядываться в её широко распахнутые испуганные глаза. Мягкий голос почти переходит в чарующий шепот.

– Все, что ты чувствуешь здесь, твоё собственное. Трава ни при чем. – Будто сжалившись, он прервал зрительный контакт, окинул задумчивым взглядом поляну. И это действительно отрезвило. – Так что, девочка Катя, расскажи мне больше о своей работе.