— Да не запой это был. Просто решил выпить после того, как получил плохие новости.

— А кроме этого что-нибудь делал?

— Лежал. Спал. Пил. Что-то вроде… прострации?

— Ты впал в апатичный ступор, Амос. Так это называется на клиническом языке.

— Звучит страшновато. Но я ни во что такое не впадал.

— Точно?

— Точно — подтвердил я — Просто выпил, выспался и на этом закончил.

— Ну и хорошо — он снова улыбнулся и показал мне большой палец — Молодец, Амос.

— А в чем вообще такой интерес? Ну выпил я немного…

— Плевать на выпивку. Хочешь — пей, если умеешь пить. Но какими бы ни были плохие новости не впадай в безделье, Амос. Что бы не случилось — действуй. Читай, ходи, выполняй поставленные задачи. Смотри на мир хоть с ненавистью — но делай все, чтобы не выпасть из рабочего режима.

— Выполнять поставленные задачи? Кем поставленные?

— В первую очередь — тобой самим — ответил он — Задачи, поставленные тобой самим — самые важные. И если не выполняешь их, то саботируешь самого себя. Ты сурвер, Амос и должен понимать, что полагаться можно только на себя самого. В этом мире тебе никто и ничего не должен, а если и должен, то скорей всего постарается этот долг не отдать. И да я помню про братство сурверов и кодекс взаимопомощи, но мы ведь тут не дети на школьном умилительном празднике лжи, верно? И мы знаем, что рассчитывать можно только на себя. Вкалывай в поте лица, надрывай задницу, зарабатывай, становись сильнее, умнее и лучше других. Выживание — кредо сурвера.

— Кредо сурвера… — задумчивым эхом я повторил конец древнего высказывания — Я все еще не могу понять к чему такая забота обо мне? Я вам не дальний родич и не друг.

— Думаешь обо всех родичах следует заботиться? — Босуэлл удивленно фыркнул — Ну уж нет! Да и не забочусь я о тебе, Амос. Помнишь, что я сказал? Я тебе — ты мне. Вот так это и работает. Так устроен мир.

— Надеяться, что я когда-нибудь окажу ответную услугу…

— Почему «когда-нибудь»? Можно и сегодня сделать небольшое доброе дело на благо ВНЭКС — допив второй коктейль, он щелкнул пальцем по опоясывающей его красной линии — Знай меру, да?

— Меру надо знать — кивнул я, отставляя недопитый бокал — Доброе дело на благо ВНЭКС? М-м-м… нет, неинтересно.

Инверто медленно кивнул, не сводя с меня внешне безразличного взгляда.

— А вот конкретно тебе, Инверто, я готов помочь, если смогу — дополнил я, глядя ему в глаза.

— Быстро учишься, сурвер — усмехнулся он — Быстро учишься… О… чуть не забыл спросить — а твоя подруга Галатея обращалась в медицинские учреждения со своей проблемой?

— Не знаю. Как-то не пришло в голову спросить.

— А их семейные документы? Архивы? Медкарты?

— Если и было такое, то все у них дома. А там давно уже копошится Культ.

— Там копошится Культ — повторил Босуэлл и, кивнув, резко отодвинул пустой бокал в сторону — Вот что тебе нужно для меня сделать, сурвер Амадей Амос…

Юкатанский Крест — так назывался перекресток, где сходились проспекты Рошшара и Центральный. Два главных коридора при «столкновении» образовали самое объемное пространство нашего этажа. И, само собой, здесь же находился главный лифтовый и лестничный створ, который подобно четырем вертикально поставленным иглам проходил через весь Хуракан, словно нанизав на себя все его уровни. Всего шесть вместительных лифтовых кабин — по три с каждой стороны в скошенных ради пространства противоположных сторонах перекрестка. Помимо лифтовых кабин был еще два пути вверх или вниз — куда более привычные сурверам лестницы. И надо признать, что каждая такая лестница была сделана на совесть — достаточно широкая, чтобы по ней могли плечо к плечу подниматься или спускаться сразу пятеро, шероховатые ступени были идеальной высоты и не знали сноса.

Помимо своей основной функции перекресток играл значимую общественную роль в жизни шестого уровня — как и каждый из точно таких же перекрестков на других этажах. Именно здесь в любой время дня и ночи можно было увидеть наибольшее количество сурверов, разбившихся на различные группы, занявших причудливо изогнутые скамейки, усевшихся прямо на пол под погибшими сухими оливами, с ветвями украшенными гирляндами огней и разноцветными ленточками. На стенах многочисленные барельефы и мозаичные панно, изображающие полуобнаженных индейцев среди джунглей, бредущих по мелководью гиппопотамов, исследующих местность инженеров, оценивающих местность на пригодность для постройки убежища, танцующие вокруг костра девушки в простецких белых длинных рубашках, с венками на головах и зеленеющими березами на заднем фоне. В общем на стенах была полная мешанина, но мешанина красивая и талантливая — в свое время стены перекрестка украсила творческая молодежь Хуракана и работы длились несколько лет. Та молодежь давно уже мертва и сгнила в грибницах, а их творения продолжают жить и радовать взгляды прохожих.

Мне нравились эти творения, и я был бы рад приходить сюда почаще, но на Юкке, как прозвала перекресток все та же молодежь, не был очень давно. И по все той же застарелой причине — потому что я чмо, я Анус, сын дохлой уборщицы и вообще мне здесь не место. Разумеется, так решил не я сам, а мои куда более сильные и агрессивные сверстники, еще со школьной поры хорошо втрамбовавшие в мою голову эти прописные истины. И я проникся, все уяснил и появляться здесь перестал.

Да и зачем? Смотреть издалека с завистью как уверенные в себе парни знакомятся с красивыми девушками и понимать, что мне такого не светит? Не потому, что я урод — мне просто не позволят те самые «учителя» с их крепкими кулаками и злобными насмешками.

Но сегодня я сюда пришел. Хотя последние метров триста и выбора особого не было — меня неудержимо тащила по проспекту Рошшара возбужденно гомонящая человеческая волна. Большей частью тут молодежь, но хватает и куда более взрослых сурверов. Приливной волной нас выплеснуло на перекресток, где громко играла ритмичная музыка, а на мертвых деревьях радостно мигали огоньки гирлянд. Под высоким потолком крутились зеркальные шары, пара закрепленных там же проекторов слали на свободные участки стен кадры знаменитых у нас старых фильмов.