Шрифт:
С трудом удержавшись от еще более крепкого язвительного замечания, я кивнул и предпочел сосредоточиться на вспоминании столь же тупых поговорок про сурверских врачей, выдуманных сурверами.
«Не улыбайся так широко — стоматологам не нравятся здоровые улыбки».
«Рентген покажет недостатки твоей ауры, сурвер».
«Возлюби проктолога — пока он не возлюбил тебя».
«Не ссы на рану, сурвер! Дай поссать травматологу!»
«Одну таблетку съешь сам — другие верни в аптеку!».
И все прочее столь же несмешное, но иногда появляющееся на стенах рядом с медицинскими учреждениями. Этот неумелый юмор был горьким — учитывая вечный недостаток лекарств и жесткую экономию всего и вся. Легко перетерпеть боль в изорванном ухе, ведь рана заживет, но попробуй верить в кредо сурвера, если страдаешь от хронических болезней или проклятых мигреней, не имея при этом нормального запаса действенных лекарств.
А что делать такому придурку как я? Я вечно израненный, а если они и поджили, то я регулярно ушатываю себя непомерными беговыми тренировками, отчего потом мучаясь болями во всем теле.
Что делать? А ничего не делать. Просто терпи, сурвер. Просто терпи…
Медсестра, оставив скобу у меня в ухе, унесла в хромированном кювете горку окровавленных марлевых тампонов, и я ненадолго остался один. Выпрямив шею, взглянул на свое отражение в потушенном сейчас блестящем светильнике, грустно склонившем туловище-штатив у лежака. Отражение выглядело странно — тощий лысый парень с зажившими рубцами на голове, с очищенным от крови изорванным ухом, с явно нездорово блестящими воспаленными глазами и странноватой кривой усмешкой. Кого-то я себе напоминаю… что-то из прочитанного? Да нет… просто я, наверное, не могу поверить, что этот улыбающийся тип — я. И я себе сейчас нравлюсь куда больше, чем раньше. Я точно больше не терпила Анус, готовый с жалкой улыбочкой молча вынести любые унижения и оскорбления.
Пронзительно зазвенел стационарный телефон на письменном столе в дальнем углу, но я никак не отреагировал на звук, продолжая изучать свое отражение. Судя по раздавшемуся голосу трубку, взял патрульный. Произнеся несколько односложных фраз, он опустил трубку на рычаги и, обращаясь к вернувшейся медсестре, сообщил:
— Того второго на операцию везут. Челюсть сломана в двух местах.
«Жаль, что не в пяти» — хотел произнести я, но снова удержал рвущуюся наружу злобу за стиснутыми зубами.
— Ты вообще думал, что творишь, парень? — спросил офицер.
Отвечать я не собирался, но и не успел бы — в дверь бодро вошли трое. Инверто Босуэлл. Шатенка. И кто-то в старших чинах Охранки — чернокожий, седоволосый, с узким лицом хорька и недовольно выпученными слишком большими губами. Ему лет пятьдесят, парадная форма сидит идеально, за поясом торчат сложенные белые перчатки, в поясном чехле рядом плотно сидит портативная модель сурвпада, а в нагрудном кармане виден край зелено-синего партийного удостоверения партии Константы. Ну это и неудивительно — члены Константы занимают кучу важных должностей Хуракана и, по сути, правят убежищем десятилетиями.
Сам офицер мне знаком очень смутно — он точно не с нашего этажа.
— А тебя уполномочили задавать потерпевшему какие-то вопросы, офицер? — поинтересовался чернокожий.
Сникший служащий торопливо помотал головой и отступил обратно к столу.
Угомонив этого, спрашивающий повернулся ко мне, внимательно оглядел и перевел взгляд на улыбающегося Босуэлла — Все уладим миром, верно?
— Никаких заявлений и претензий с нашей стороны — кивнул Инверто — Но в ответ ожидаем, что их с их стороны…
— Даже не пикнут! — буркнул офицер на чьих погонах блестело немало золотых искорок — Забирай своего и закончим на этом.
— Договорились.
— И я уже выразил правлению шестого сектора свое удивление ущемлениями прав ВНЭКС на выступление. Праздник продлен еще на один день и вам выделено получасовое окно. Одна просьба, Инверто — пусть все выступления будут в спокойном ключе и без упоминания псевдоспортивных группировок…
— Будут. И без упоминаний. Но они уже беспредельничают…
— Не волнуйся — угомоним. И пусть этот — тяжелый взгляд почти черных глаз уперся мне в лоб — Посидит дома… подлечится… Считай моей личной просьбой. Уж очень у него странный взгляд…
— Договорились — еще шире улыбнулся Босуэлл — Договорились…
— Красивый снимок, правда? — спросил Босуэлл, покачивая в руке прозрачный бокал с красной чертой.
Инверто сидел в своем кресле, максимально откинув его спинку, забросив ноги в дорогих туфлях на стол и выпуская в потолок тонкую струйку дыма. В его пальцах тлела на моих глазах самолично и ловко скрученная самокрутка из лоскутков тончайшей полупрозрачной бумаги и крупных кусочков темного, почти черного табака. Включенная на максимальную вытяжку вентиляция жадно заглатывала тянущиеся к ней струйки дыма. Я сидел на уже привычном для меня месте, делал мелкие глотки зеленого соленого коктейля и разглядывал большой и еще влажный черно-белый снимок, пахнущий химикатами. Задав вопрос, Инверто продолжил покачиваться в кресле, о чем-то думая и забыв о тлеющей самокрутке.