— Тебя хотели убить, Руари!

— Там были обычные пули.

— В следующий раз они придут с серебряными. Так не может больше продолжаться!

Она стала звонить по телефону. Смогла дозвониться лишь через час.

— Мак, немедленно приезжай домой! — закричала она, срываясь. — Бросай все к чертовой матери!.. Я не могу успокоиться!.. А ты будешь спокоен, когда твоего сына только что чуть не убили за то, что он не человек? Как убили всех остальных! Если завтра тебя здесь не будет, я тебя никогда не прощу! Слышишь?! Никогда!

— Мам, дай трубку, — я забрал у нее телефон. — Па, тут такое дело…

И спокойным тоном изложил все, что произошло за последнее время.

Мак приехал вечерним поездом из Дублина. Осунувшийся и измученный. Боровшийся много лет за свои убеждения. И проигравший.

Восточный ветер треплет шерсть на загривке, пригибает травы на холме. Ветки вереска дрожат от его порывов, роняют засохшие соцветия. Сотни и сотни запахов невидимыми струями проносятся мимо.

Немного соли с берегов Ирландского моря. Молодая хвоя с ветвей и прелая под стволами от леса, ароматное разнотравье лугов, едва уловимые запахи асфальта от дороги на Кашел.

Насыщенный мускусный запах овец, их влажной от недавнего дождя шерсти, раздражающая вонь псины — от огромных волкодавов, терпкий и горький запах пастуха — смесь пота, несвежей одежды, крепкого табака и виски, запахи страха, боли и крови с небольшой бойни.

Дальше — постиранное белье хлопает большими белыми квадратами на ветру, словно старается превратиться в парус и сбежать со двора одинокого дома далеко внизу. Снова лес. Медовые ноты верещатников. Конский навоз. Масло, железо и дизель от трактора, убирающего ячмень с желтого ромба поля. Пьяные ароматы маленькой частной винокурни и огромного завода «Балмерс» перемешиваются в коктейль, сшибающий с ног — виски с сидром.

Ветер меняется. Дует от Клонмела. Теплеет. Несет запахи сотен и сотен предметов и людей, их эмоций — горе, разочарование, страх, радость, влечение, злость и нежность — все это проносится мимо невидимыми призраками.

Я опрокидываюсь на спину. Низкие, быстро плывущие серые тучи вдруг пропарывает рыжий закатный луч, дарит им свой цвет. Облака тоже пахнут. Дождем и прохладой.

На меня падают первые капли дождя. И почти тут же раздается гудок прибывающего из Дублина поезда. Я поднимаюсь и бегу с холма вниз. Густые травы путают ноги. Но передо мной уже знакомое нагромождение камней.

Я сорвал зубами несколько репьев, вцепившихся в шерсть на предплечье, перекинулся. Приподняв камень, вытащил из тайника свою одежду, оделся, перебросил ботинки, связанные шнурками, через плечо и побежал дальше, босой, через поля к городу.

Два огромных серых пса вылетели из кустов на тропу передо мной. Я остановился, а уши резануло от ультразвукового свистка.

— Сидеть!

На тропу к псам выбрался пастух, смерил меня тяжелым взглядом.

— Ты из пэйви?

— Еще чего! — огрызнулся я.

— А чего тут крутишься? Не первый раз тебя вижу.

— Не вижу таблички с надписью, что тут гулять запрещено. Собак своих держите!

И направился мимо него. Псы глухо рычали, едва не коснулись меня носами, но все же не тронули.

— Ты не из Конмэлов? — неожиданно спросил он, когда я был уже в двадцати шагов от него.

Я резко обернулся.

— Это не твое дело, Грэг Леван.

У него от удивления вытянулось лицо. А псы зарычали громче.

— Иди-ка отсюда, парень, — его ладони скользнули по рукояти ружья. — И держись в следующий раз подальше.

— Да пошел ты!

Я сунул руки в карманы и, отвернувшись, зашагал дальше.

Я вошел в дом через две минуты после отца. Он уже обнимал Лиадан и Рианнон. Говорил им что-то, утешая. Потом он увидел меня. Я прислонился спиной к стене, держа руки в карманах. Ждал, что он скажет. Он крепче прижал к себе жену и дочь.

— Я больше не уеду. Они внесли поправку в закон. Нас больше не тронут.

Он не лгал, но и всю правду не говорил. Но у Лиадан и сестры на лицах отразилось облегчение — словно камни с души свалились.

— Но нам придется жить в новых условиях, приспосабливаться к ним, — добавил отец.

— Что это значит? — спросила Лиадан, снова встревожившись.

— Мы должны жить как люди…

Мне захотелось наговорить ему грубостей, обозвать трусом, лжецом.

— Руари, тебе будет сложнее всего, больше нельзя будет оборачиваться. Ты должен вести себя как обычный подросток…

— Это дрочить под одеялом, что ли?

— Прекрати! Все очень серьезно!

— Я это знаю гораздо лучше тебя, па.