– Ты больше не хочешь помогать людям?

Она фыркнула.

– Не то чтобы я хочу причинять людям боль. Но я не в том положении, чтобы помогать хоть кому-то. Я себе-то едва могу помочь. В том смысле, что посмотрите на меня. – Молчаливость пропала, и вернулась часть изначальной дерзости, стеба. – Я живу в вашем доме только потому, что не могу помочь себе. Как я могла бы помогать кому-то еще? – Она вытянула руки вперед, потом выдохнула и опустила их. – Я, вероятно, просто буду официанткой или… не знаю. Убирать дома. Просто что-то, чтобы оплачивать счета.

«Не в мою смену». Слова пришли откуда-то из глубины, уже готовые и такие же правдивые, как все остальное, что он знал.

Годами он говорил Томасу и Эйвери, что они могут ставить перед собой высокие цели. Неважно, насколько невероятно желание, они могут поставить себе цель и упорно работать, чтобы достичь ее. Даже если они не дойдут до конца, говорил он, труд сделает их сильнее. Работа над целью – вот что сделает из них лучших людей.

И почему для Райли должно быть по-другому? Да, у нее будет ребенок, что бесконечно осложнит все, особенно без поддержки партнера, но почему она не может стремиться к большему и поставить цель стать врачом? Или юристом, или медсестрой, или учительницей, или кем захочет? Мак хотел для нее самого лучшего, как хотел этого для Эйвери и Томаса. Независимо от того, каким тяжелым может оказаться путь для Райли, это не значит, что она не может проложить курс, и не значит, что она не добьется своего.

– У меня ощущение, что ты не горишь желанием слушать воодушевляющую речь, которую мне хочется произнести сейчас.

– Если это наподобие «Ты можешь достичь всего, к чему стремишься», тогда вы правы.

– Тогда я скажу только одно. – Он шагнул с тротуара и сделал Райли знак следовать за собой, а сам направился обратно в ту сторону, откуда они пришли. – Ребенок не обязательно значит, что твоя жизнь остановилась навсегда. – Она хмыкнула, но он продолжил: – Дослушай меня. Жизнь долгая – если все пойдет хорошо, и рождение ребенка только одна маленькая ее часть. Важная часть, конечно. Одна из важнейших, я бы сказал. Но не вся жизнь.

– Вам легко говорить. Не вам же рожать.

В ее словах не было оптимизма, но лицо чуточку просветлело. Стало не таким осунувшимся.

Через несколько минут они стояли на тротуаре перед домом. Райли расправила плечи, словно пытаясь набраться хоть немного смелости. Маку очень хотелось обнять ее, заключить в кольцо рук и напитать силой для того, что ждет впереди, но для этого еще было рано.

– Ты когда-нибудь каталась на американских горках?

– Вы задаете самые неожиданные вопросы.

– Я узнаю тебя, помнишь? Американские горки – да или нет?

– Всего один раз. Меня вырвало на сидящего впереди.

Мак опустил голову и рассмеялся.

– Со мной произошло то же самое.

– Правда?

– Ага. Мне было девять. С тех пор ни разу не катался.

Вокруг опустились фиолетовые сумерки, и в кустах замигали светлячки.

– Спасибо, что прогулялась со мной.

– Да. Спасибо, что позвали. Мне понравилось.

– Хорошо. Давай завтра повторим.

Она кивнула, и Мак проводил ее по ступенькам к входной двери. Когда он открыл дверь и шагнул внутрь, она лишь на миг заколебалась, прежде чем войти следом.

Тем вечером Мак пробыл внизу еще долго после того, как все поднялись. Тело не находило покоя, как будто ноги хотели нести его на еще одну прогулку – или еще лучше – пробежку, но мозг устал от умственного перенапряжения в попытках разложить разных людей и эмоции по отдельным полочкам. Наконец он сдался.

Выключив свет, он поднялся наверх, медленно и тихо. У Райли было темно, но в комнатах Томаса и Эйвери горел свет. Сначала он осторожно открыл дверь Эйвери. Она спала, на груди лежал открытый учебник по естествознанию, а очки на лице перекосило. Он на цыпочках зашел в комнату, аккуратно обойдя скрипучую половицу, нежно снял с дочери очки и положил их на прикроватную тумбочку.

Томаса Мак обнаружил раскинувшимся на кровати, покрывала сбились в ногах, темные кудрявые волосы прилипли ко лбу. Мак дернул шнурок, включающий потолочный вентилятор, и вышел.

В их комнате Эди спала на боку, натянув одеяло так, что видно было только изящный изгиб ее шеи. Хорошо, что она вернулась в их спальню, хотя эмоциональная температура между ними все еще была холодной.

Ее темные волосы рассыпались по подушке, ресницы отбрасывали тень на щеки. Продолжая думать о Райли и Кэт, Мак снова поразился тому, насколько они разные. У Эди тонкие темные волосы и оливковая кожа. У Райли волосы густые и светлые, ее бледную кожу усеивают созвездия веснушек. Как у Кэт. Как у него.

Мак сел на пол со своей стороны кровати, где света от лампы Эди как раз хватало, чтобы видеть. Он хранил в ящике прикроватной тумбочки такую кучу квитанций, напоминаний, старых ежедневников, которые не мог выбросить, и прочего бесполезного мусора, что Эди говорила, что это только его вотчина. В результате он знал, что она никогда не найдет конверт, который он спрятал под ежедневником на 2013–2014 год.

Мак достал из тайника письмо и фотографию и сел, прислонившись спиной к кровати и согнув колени перед собой. Убедившись, что Эди спит, он снова перечитал письмо от начала до конца. Рассмотрел крошечное фото. За последние несколько дней он так часто всматривался в него, что ему казалось, он знает все детали детского личика Райли как своего собственного. И лица Кэт… Ну, его не надо было запоминать. Лицо Кэт до сих пор вырезано в его памяти, даже после всех этих лет.