Мы приехали к главпочтамту, и я пошёл в переговорный пункт. Разменял в окошке у оператора рубль на пятнашки, зашёл в кабинку таксофона и набрал телефон Кофмана. Его дома не оказалось. Жена сказала, что он на даче и вернётся только вечером, когда у нас уже во всю будет ночь.

Сапфира во «Встрече» тоже не было, и никто не знал когда он появится. Две неудачи подряд меня раздражили. Но я старался успокоиться. Я отпустил Алика и проторчал часа два в кафе. Пообедал, три раза попил кофе, накачавшись кофеином, но Сапфир всё не появлялся. Махнув рукой и поняв, что сегодня уже ничего не добьюсь, я решил вернуться на турбазу.

Был я взвинчен и изрядно нервничал. Приходилось ждать, когда, каждая минута была на счету. Нужно было всё организовать так, чтобы действовать наверняка и уменьшить риски для жизни, а у меня в цепи не хватало самых важных звеньев, и уверенности в том, что завтра они появятся тоже не было.

Поймав машину, я добрался до драмтеатра, откуда ходил автобус в Журавли. Я прождал его около часа, основательно продрог, изматерился и только потом смог вернуться к своим швеям.

У барышень во всю шла подготовка к бане. При моём появлении все оживились и в эфир снова полетели шуточки о том, кто кого будет парить. Но несмотря на эти вольности и далеко идущие планы, оказалось, что администратор следит за нравственностью, разводя мужские и женские потоки.

Вернее, поскольку отдыхающих мужиков было совсем мало, отделял он женский поток от мужского ручейка. Нас оказалось четверо и попарились мы от души. Жар был отменный. Венечки припечатывались как надо, хотя хлопал каждый себя сам. Но зато на столе появилась трёхлитровая банка пива.

В общем, я изо всех сил прочищал мозги, стараясь отвлечься, чтобы завтра можно было закончить планирование операции, и не думать о ней каждую минуту. Нужно было немного расслабиться. Попарившись, мы разошлись. Мужики пошли квасить, а я вернулся к себе. В бане наступило время женщин.

Мы встретились за ужином. Они заявились румяные, с гладкими распаренными лицами, вьющимися волосами и блеском в глазах. Весёлые, посвежевшие, будто заново родившиеся.

— Ушёл Александр Петрович от ответственности, — шутили они.

— Ничего, от нас не уйдёт. Мы его настигнем.

После ужина те, кто постарше пошли отдыхать, а девчата помоложе снова навострились к Кирилловне на самогон и сало.

— Нет, Петрович, сегодня ты с нами. Нахрена приезжал вообще, если от коллектива отрываешься? Профком, твою мать! Пей, давай.

От них шла такая тёплая живая волна, что я дал себя уговорить. Практически и не сопротивлялся. Решил накатить для расслабона немного самогончика, побалагурить с красотками и идти спать.

В общем-то, так и получилось. Народу в комнату набилось изрядно. Холодный, хранившийся за окном самогон, обжёг и взбудоражил. Вмиг голова пошла кругом, а в груди забродило и вспенилось приятное возбуждение и ожидание. Казалось, что сейчас произойдёт что-то очень приятное и важное.

Ничего важного, разумеется, не происходило. Но с каждым небольшим глоточком мир становился всё более прекрасным, а девушки красивыми и привлекательными. Настя вилась поблизости и улыбалась. Глаза её горели озорством и в них мелькали отблески смелых мечтаний и фантазий.

Свет притушили, включив настенную бра, добавившую тепла и душевности. Пробовали петь, но побоялись, что соседи начнут возмущаться. Поэтому просто болтали, впадая постепенно в расслабленное оцепенение. Почувствовав, что начинаю засыпать, я сказал, что скоро вернусь и пошёл к себе. Разделся, умылся и уже собирался нырять в мир снов, как в дверь постучали.

Кого там ещё принесло. Я шагнул к двери и распахнул.

— Ой… — улыбнулась Настя, стоящая на пороге.

Взгляд её заметался по моему телу, и она едва заметно покраснела. Глаза затуманились и, перешагнув порог, она закрыла дверь.

— Я вот что хотела… — произнесла она охрипшим, ставшим низким голосом, и руки её потянулись к воротнику блузки. — Сказать… Сказать хотела…

Грудь взволнованно вздымалась.

— Вы видите… — прошептала она. — Александр Петрович, я просто спросить хотела… У вас…

Отговаривать её, судя по всему, было бессмысленно. Да и не хотелось. Где-то там, в голове, на заднем плане, как фоновое бормотание «Маяка» или «Юности» проносились обрывки нравоучительных речей о высочайшем уровне советской морали и короткие реплики слабаков, пострадавших от слишком близких отношений с коллегами и соседями.

Впрочем, эти мыслишки казались неясным и сбивчивым шумом, сливавшимся с шумом от крепкой мутной жидкости, разливавшейся у хлебосольной Кирилловны, и которую я сдуру хлебнул.

Настя тоже хлебнула и не так уж мало. И теперь суровый и пасконный сибирский Бахус разогнал её сомнения и молодую кровь, быстро переводя мысли из категории несбыточных фантазий в категорию первоочередных планов.

— Настя… — на всякий случай попытался образумить я решившуюся на подвиг поклонницу.

— Я знаю… — порывисто кивнула она. — Я всё знаю… Александр Петрович… Молчите…