— Эх!.. — взорвался Кенжек. — А еще литератор, еще собираешься заделаться писателем! Инженер человеческих душ… А не сумел понять даже самого близкого человека! Откуда ты взял, что она с Бердибеком?

— Давай прекратим этот разговор, — Едиге пару раз ткнул кулаком подушку, повернулся на бок и натянул до самых ушей сползшее одеяло. — Пора спать.

— Ну, нет. Я должен разобраться. — В голосе Кенжека зазвучали решительные ноты. — Должен, слышишь? И не ради тебя, а ради этой девушки!

— Она тебя о чем-нибудь просила?

— Нет. Я сам обо всем догадался без ее слов.

— Не слишком же ты догадливый. — Едиге повернулся лицом к стене, показывая, что продолжать разговор не намерен.

— Послушай, дружище… — Кенжек пересел поближе, опустил руку на прикрытое одеялом плечо Едиге. — По-моему, она так ведет себя нарочно… Чтоб ты ревновал. Я собственными глазами видел — вчера вечером иду, а она стоит рядом с нашей дверью…

— Стоит и дожидается Бердибека, — хмыкнул Едиге. — Его дверь-то напротив.

— Да, она стояла ближе к той двери, что напротив.

— Вот теперь ты рассказываешь правильно. Ты честный человек, старина, и не сворачивай с прямого пути до самой смерти.

— Погоди ты. Не в том дело, перед какой дверью… Как она стояла — вот что важно… А стояла она, как будто ждала кого-то, хотела попасться на глаза, понимаешь? Иначе с чего бы ей так, без дела, стоять?.. Увидела меня, и только тогда в дверь постучалась. Она ведь могла бы и сразу постучать, верно? Тебя она ждала, дурень, с тобой встретиться хотела.

— Это еще не доказательство, — сказал Едиге. И подумал: «Ай да Кенжек! Ай да старина Кенжек!..»

— Доказательство! И самое прямое! Дверь-то была, оказывается, заперта. Я потом проверил, когда она ушла. Теперь понимаешь — зачем ей было стоять перед закрытой дверью?

— Если ей нравится один, почему она гуляет с другим? — помолчав, мрачно проговорил Едиге. — Кто ее заставляет?

— Гуляет!.. Словцо-то какое! Тут думай, что захочешь. А факты — вещь серьезная. Ну, были они два-три раза в кино — что дальше? Всему конец?

— Друг мой Кенжек, известно ли тебе, что сказал Юлий Цезарь о своей жене?

— Нет, неизвестно.

— Загляни в Плутарха или Светония.

— Так ведь то сказано про жену…

— Не имеет значения. Та, которую любишь, должна быть еще ближе. Здесь — любовь, там — в какой-то мере уже привычка.

— Не напирай на меня со своими Плутархом и Светонием! Гульшат тут ни при чем.

— Как знать… С нею они, понятно, знакомы не были. У них речь о другом: по Риму разнесся слух, что супруга Цезаря путается с каким-то патрицием. И Цезарь сказал: «Ужасно уже само по себе то, что возникло сомнение в добродетельности жены Цезаря…» Чувствуешь? Одно лишь сомнение — и то ужасно!.. «Жена Цезаря должна быть выше подозрений». Так он сказал. Не думаю, что Гульшат зашла слишком далеко… Только если девушка целуется с кем-нибудь за спиной парня, с которым дружит, это равносильно тому, что жена изменяет в постели с каким-то мужчиной. Даже хуже!..

Кенжек не нашелся, что ответить. Он еще посидел, помолчал, потом огорченно вздохнул, поднялся, все так же молча погасил свет и улегся в постель. В тишине было слышно, как он ворочается.

«Чудак, — подумал Едиге. — Наверное, и сам не рад, что вмешался… Эй, Кенжек-Кенжек… Вот уж ты и правда здесь ни при чем…»

Он повернулся лицом к другу, хотя в комнате все равно ничего не было видно в темноте.

— Не злись, — сказал он. — Теперь для тебя кое-что стало яснее.

— Ничуть, — буркнул Кенжек.

Оба помолчали.

— Если ты веришь, что она… — Кенжек с трудом подыскивал слова, — что она… Если она в самом деле тебе… изменила… Тогда… Но сам-то ты в этом уверен?..

Едиге не ответил.

— Если Бердибек окрутил бы ее, все давно бы это знали. У такого молодчика слово за зубами не держится. Да и Ануар, который с ним живет… Этот ведь тоже как дырявое ведро. Но никаких сплетен пока не слышно. Ну, зайдут иной раз в кино, — а что же еще?

— Что еще?..

— Конечно, для тебя это конец света… Но если взглянуть на вещи трезво…

— Трезво?.. На Бердибека?.. Да меня колотит, едва я подумаю о нем! Плут, лицемер, пройдоха — без стыда и совести! И с ним лизаться, его выбрать… По-твоему, я должен все забыть, простить — да еще и, быть может, на коленях умолять ее вернуться?..

— Извини, — сказал Кенжек. — Извини, если задел твою гордость… Но ты все преувеличиваешь, накручиваешь. А пока ничего страшного, ей же богу, не случилось. Нельзя просто ни за что ни про что уступать такую девушку. Ты потом этого себе не простишь. Сходи к ней…