Мой отец улыбается мальчикам, и это нервирует. Мой отец редко улыбается; когда он это делает, в этом кроится какой-то смысл, всегда. Обычно это говорит о том, что он планирует совершить что-то злое, например, разрушить чью-то жизнь. Я представляю, скольким людям он улыбнулся прямо перед тем, как сделать это, и меня бросает в дрожь. За исключением того, что эта улыбка кажется искренней, и это страшнее, чем улыбка смерти.

Мужчины в этом зале всемогущи, с их костюмами и запонками, идеально уложенными волосами и аурой грандиозности. Они ни от кого не терпят дерьма, и все их боятся. С другой стороны, они ничего не боятся, ни о чем не заботятся. Как всегда говорит мой отец, забота — это слабость, а он не слабак. Неудивительно, что он не беспокоится обо мне, но его сыновья — это его наследие, поэтому он должен учить их своему образу жизни. Может быть, если я перестану быть слабой, он увидит во мне равную Алессандро и Андреа.

Раньше я боготворила своего отца, представляя его непобедимым человеком, который всегда позаботится обо мне. Однако это было не так, теперь он главный злодей во всех моих историях — и это справедливо. Моему отцу было бы наплевать, если бы я умерла, и теперь я думаю, что начинаю чувствовать то же самое по отношению к нему.

Теперь очередь Андреа играть, и все выжидающе смотрят на него. Несмотря на то, что ему всего двенадцать, он отлично вписывается в их компанию. За исключением того, что его заставляют, и это разбивает мне сердце. Он всегда говорил мне, что не хочет быть таким, как папа или Алессандро, что он хочет жить мирной жизнью, где ему не нужно беспокоиться о Братве или других мафиозных семьях.

Я согласна.

Почему мы всегда ссоримся? Почему мы все не можем просто жить в мире? Это соперничество становится настолько невыносимым, что оно даже определяет, с кем мы дружим в школе.

У меня покалывает в носу и слезятся глаза, поэтому я нажимаю на переносицу, чтобы попытаться держать эмоции под контролем. Это одна из причин, по которой я не спускаюсь сюда, и, словно мое тело издевается надо мной, я чихаю.

Все — и я действительно имею в виду каждого человека — в подвале поворачиваются, чтобы посмотреть на меня. Лео прищуривает глаза, Алессандро сохраняет нейтралитет, а у Андреа глаза чуть не вылезают из орбит. Думаю, я сейчас тоже так выгляжу.

Я прочищаю горло и поднимаюсь, чтобы встать, но отец поднимает руку, прежде чем я успеваю развернуться и убежать. Это нехорошо, и я это знаю. Мой отец не из тех мужчин, которые так свободно уделяют мне свое внимание, бросают то, что делают, только для того, чтобы уделить мне время.

— Что ты здесь делаешь, Камилла? — Спрашивает меня отец тоном, который я могу себе представить только как снисходительный, как будто я букашка на подошве его ботинка, на которую он только что наступил и убил. Как будто я не стою его времени. Его голос звучит раздраженно.

— Я… э-э-э. — Я снова прочищаю горло. — Я бы тоже хотела научиться играть в покер.

Мой отец вздыхает и качает головой, а остальные мужчины ухмыляются и хихикают себе под нос, как бы подразумевая, что это не мое дело. У меня такое чувство, что мой отец сказал бы то же самое, но я не могу просто лгать после того, как меня поймали таким образом. Может быть, папа пожалеет меня и освободит место за столом. Хотя, навряд ли.

Маттео Де Лука не слабый человек, и он расправляет плечи и поднимает подбородок, глядя темными глазами. Я хочу замкнуться в себе, забыть о его смертельном взгляде прямо сейчас. Я представляю, как он смотрит на людей, прежде чем перерезать им горло, и мой первый инстинкт — съежиться. Вместо этого я подражаю ему, поднимая подбородок и расправляя плечи точно так же, как он. Годы занятий балетом в любом случае сделали это естественным, и едва я отдаю команду, как моя спина выпрямляется как шомпол.

Он цокает:

— Ты же знаешь, подвал — для мужчин, как и покер. — В момент слабости мои глаза умоляюще смотрят на него. — Я прав, ребята?

Все мужчины смеются, и он тоже. Дрожь пробегает по моей спине, когда он снова встречается со мной взглядом, и на этот раз я съеживаюсь. Я делаю шаг назад и возвращаюсь на лестницу.

— Папа, пожалуйста.

— Это не твое дело — быть с мужчинами. — Мой отец указывает на дальнюю часть подвала, где стоит диван с тремя женщинами на нем, чего я даже не заметила, пока он не указал на него. — С нами только шлюхи. Твое место наверху, где ты научишься быть женой Леонардо.

Мои глаза встречаются с глазами Лео, и хотя он не сделал ничего плохого, его лицо становится белым, как лист бумаги. Я смотрю на него, прищурив глаза, и он кивает.

— Я хочу провести время с Лео, — отвечаю я, как будто только что не услышала о его шлюхах. — Мне скучно.

Лео отчаянно качает головой, и я надуваю губы, принимая это как ответ на его желание провести со мной время.

— Камилла. — Мой отец вздыхает, пощипывая переносицу: — Вали на хрен наверх. Сейчас.

Я качаю головой.

— Я не хочу!

Он делает несколько шагов вперед, пока не оказывается рядом со мной, и мои глаза наполняются слезами, а рыдание застревает в горле, когда он дергает меня за руку и тащит вверх по лестнице.

— Ты ведешь себя как гребаное отродье, Камилла. Не заставляй меня наказывать тебя.

Отец оставляет меня у кухонного островка, прежде чем спуститься обратно в подвал, и все, о чем я могу думать, — это найти свою мать и утешение, которое приносят мне ее объятия. Как только он закрывает дверь в подвал, я позволяю себе сломаться и безудержно рыдаю на кухонном полу.