Каллум вернулся в прежнее положение, его горячее дыхание касается моего уха. Дразнит.

— Как тебе это, Белль?

— Невероятно, — выдыхаю я одними губами.

— Хм. Не уверен, что маленькая застенчивая девственница такая, как ты, готова ко всему этому удовольствию. Как думаешь? Стоит ли нам действовать нежно? Не торопясь, как раньше?

Палец проходит по моей промежности, и я снова вздрагиваю от прикосновения. Незнание того, когда это произойдет, где они прикоснутся ко мне и как, — самое горячее, что я когда-либо испытывала.

Не то чтобы мне было с чем сравнивать, но все же. Это не обычный первый оргазм от третьего лица.

— Нет, — говорю я Каллуму, ужасаясь тому, насколько требовательно звучит мой голос. — Я готова.

Он смеется, забавляясь.

— Готова к чему?

— Ко всему.

— Хочешь кончить сегодня вечером, Белль?

— Да. — моя голова качается вверх и вниз.

— Что «да»?

— Да, пожалуйста, — говорю я, и слышу резкий вдох, который, могу поклясться, исходит от Рейфа. Святое дерьмо.

Сейчас ко мне никто не прикасается, и я чувствую себя обделенной. Вокруг стоят трое парней, их взгляд устремлен на меня, их руки готовы сделать со мной Бог знает что, и они тратят время впустую. Это расстраивает.

И это несправедливо.

— Я хочу, чтобы вы все прикоснулись ко мне, — говорю я с твердостью, которая противоречит моему стыду от того, что я высказываю такие мысли. Потому что я не могу сказать, то ли они просто дразнят меня, то ли им действительно нужно мое разрешение, чтобы продолжить, но я не собираюсь рисковать.

Не позволю им оставить меня в подвешенном состоянии.

Я вспоминаю предложение в расписании, которое прислала мне Женевьева, о том, что, если я захочу, этот сеанс мог бы быть просто для того, чтобы подразнить меня. Чтобы я привыкла к прикосновениям, не испытывая давления, уязвимости, оргазма.

Подумать только, я думала начать медленно. Начать с поддразнивания.

Я была бы в еще большем беспорядке, чем сейчас.

— Вы слышали леди, — говорит Каллум голосом, в котором меньше уговора, больше авторитета, и сразу как будто щелкнул выключатель. Напряжение в комнате резко возрастает. — Она хочет, чтобы мы показали ей всю свою страсть.

Не знаю, почему слышать, как он обращается ко мне в третьем лице, так возбуждает. Как будто я их игрушка. Не какая-то нуждающаяся девственница, с которой они должны обращаться в лайкровых перчатках.

Это честная игра.

Трое против одного.

У меня нет ни единого шанса.

Я позволяю чему-то среднему между вздохом и стоном вырваться из моего горла, и это высвобождает их. Парень передо мной раздвигает мои колени. Мои бедра скользят по сиденью, скользкие от пота, прежде чем происходит сразу несколько вещей.

Он просовывает свое тело между ними, раздвигая плечами, в то время как кубик льда пробегает вверх и вниз по моему шву, от входа к клитору. Я чувствую легкое давление пальцев вокруг моего чувствительного бугорка, достаточно сильное, чтобы пробраться сквозь промокшую ткань и зажечь все мои нервные окончания.

Холод касается обоих моих сосков, и мне требуется секунда для понимания, что каждую грудь обхватили губами, языки перекатывают кубики льда по соскам, которые сейчас такие твердые и ноющие, что могут вот-вот треснуть.

Дрожь пробегает по всему моему телу, когда я откидываю голову назад и отдаюсь боли. Ощущениям. Боже мой. Губы Рейфа, по-видимому, прямо сейчас на моем соске.

На мгновение остается только музыка и, поверх нее, звуки моего прерывистого дыхания и непроизвольные стоны, а также шуршание ткани и звуки, издаваемые занятыми мной ртами, которые настолько нежные, голодные и мужские, что добавляют совершенно другой уровень к чувственному потрясению.

Следующее, что я помню, как один из ртов с хлопком отрывается от моего соска и заменяется холодными пальцами с кубиками льда. Рука скользит по моей шее, хватает за волосы и оттягивает мою голову назад. А потом чьи-то губы гневно прижимаются к моим, и, Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой, это Рейф.

Клянусь, это Рейф.

Пахнет как он, и, клянусь, на вкус именно так, как я и предполагала. На ледяном языке вкус виски, тот самый виски, который, как я видела, он пил в баре, и этот язык заставляет меня открыть рот и врывается внутрь, как будто я рождественский ужин.

Хочу поднять руку и обнять его за шею, запустить пальцы в его великолепные, шелковистые темные волосы. Хочу вцепиться когтями в его череп и притянуть еще ближе. Но мои руки как бы зажаты двумя мужскими телами, склонившимися надо мной, поэтому вместо этого я впиваюсь ногтями в кожу кресла.