– Налить тебе горячего шоколада? – спрашивает Джек, вставая. – Или глинтвейна?

– Глинтвейна, если не затруднит.

Он заглядывает в кастрюлю, стоящую на плите.

– Кажется, нам не помешает еще пара звездочек аниса. В кладовке есть запас, сейчас принесу.

С этими словами он уходит, оставляя меня на кухне одну. Я оглядываюсь на заднюю дверь, барабаня пальцами по столешнице. Шельма, чувствуя мою тревогу, громко мяукает. Куртка Джека висит на спинке его стула, в правом внутреннем кармане – ключи. Я борюсь с желанием схватить их и убежать. За последние три месяца Джек лишь шестой раз выпустил меня из подвала и всего третий раз не стал меня при этом связывать. Если я сейчас оплошаю, он больше не выпустит меня в дом.

Провожу пальцами по небольшим шрамикам-лункам – следам ногтей Джека, оставшимся после того, как он душил меня на полу подвала. Постоянное, осязаемое напоминание о том, на что он способен. Когда я наконец очнулась после его нападения, он умолял о прощении, клялся и божился, что такого больше никогда не повторится, но стоило мне прохрипеть, что я не принимаю его извинений, раскаяние тут же сменилось новой вспышкой ярости.

– Ты слишком концентрируешься на страданиях, – заявил он. – Если бы ты поменьше думала о том, где ты находишься, и побольше о том – с кем, мы оба смогли бы жить счастливо. Ты же знаешь меня, знаешь, чего я хочу и чего хотел всю жизнь.

Джек убежден, что все, что ему нужно для счастья, это я. На самом деле все, что ему нужно, – безраздельное внимание и безусловная любовь, такая, какую ему никогда не выказывал отец, отсыпая ее целиком одному Чарли. Джеку требуется не просто быть центром чьего-то мира – ему требуется быть для кого-то целым миром.

Я восстанавливалась долго и тяжко. В последующие недели я хрипела и сипела, несколько дней было больно глотать и говорить, а когда удавалось выдавить хоть слово, голос звучал так, будто принадлежал чужому мужику, выкуривающему по две пачки в день. Джек, конечно, вовсю квохтал надо мной и пытался лечить, но я ни на миг не забывала, что однажды он может меня убить, пусть и ненамеренно. И что мой единственный шанс выжить – это дать ему то, чего он хочет. Позволить заменить мне весь мир. Конечно, ему пришлось потрудиться: если бы я сдалась сразу, это показалось бы подозрительным. Так что я старалась завоевывать его доверие, чтобы потом, улучив возможность, наконец-то сбежать. Я позволяла ему мазать мне синяки кремом с экстрактом арники, втирать масло в оставленные ногтями шрамы. Позволяла думать, что он уже достаточно сделал, чтобы завоевать меня.

А затем, семь недель назад, я как-то вечером закинула на пробу первое семечко:

– Мне так не хватает тех вечером, когда мы валялись на диване в обнимку и смотрели что-нибудь интересное про преступления…

Семечко проросло как по мановению волшебной палочки, и Джек решил, что этот проклюнувшийся черный георгин [15] расцвел для него, потому что на следующей же неделе он отвел меня наверх. Я даже не огорчилась, когда он сковал наши запястья наручниками; главное, что этой бой я выиграла.

А потом выиграла еще раз. И еще.

Во второй заход мы вместе пекли брауни. Джек внимательно следил за тем, чтобы мне под руку не попалось ничего острого. Он дал мне облизать масло с ложки, а я сначала позволила ему насладиться зрелищем, а потом хихикнула, словно он застукал меня за чем-то непотребным. Джек желал меня, я это видела, но в то же время был счастлив, что мы наконец-то помирились и я начала отламывать от своей любви кусочки и кидать ему, чтобы он мог поклевать.

В третий заход мы читали вместе книжку «О мышах и людях» – Джек сам ее выбрал. Мы устроились на полу в гостиной в гнезде из диванных подушек и пуфиков и читали любимые сцены друг другу вслух. Я очень старалась не дрожать, когда Ленни ненароком убил жену Кёрли, а потом мы оба прослезились над сценой, когда Джордж велел Ленни смотреть на цветы, прежде чем выстрелить ему в затылок. Я плакала, потому что помнила: из сложившейся ситуации живым выйдет только один из нас, так что рано или поздно мне придется убить Джека.

В четвертый заход он вывел меня наверх без наручников. Желание броситься наутек жгло невыносимо, но я была не настолько глупа, чтобы не понять: дверь заперта, меня просто испытывают. Так что я предложила заняться акро-йогой, потому что знала, как Джек любит демонстрировать, насколько он сильнее меня. К тому же это был отличный способ потренироваться в искусстве притворства. И когда он коснулся меня руками, я загнала воспоминания о неудавшемся изнасиловании подальше и, к собственной радости, не только сумела скрыть свою ненависть, но на короткий миг позабыла о ней вовсе.

В пятый заход, тридцатого декабря, мы отмечали наше с ним «ненастоящее» Рождество. Потому что рисковать, пропуская Рождество настоящее, Джек не мог: его мать обязательно насторожилась бы. Он приготовил угощение. Мы поели. А потом сидели на диване и смотрели «Эту замечательную жизнь», и Джек наклонился, намереваясь меня поцеловать. Я содрогнулась от отвращения, но он принял эту дрожь за страсть.

– Я не готова, – вырвалось у меня, и он замер.

– Мне казалось…

– Ты же знаешь, что… – Я запнулась, но на такой короткий миг, что он не заметил заминки. – …Что я люблю тебя, Джек, но мне не хочется торопиться. – Я улыбнулась, взглянув на него из-под ресниц. – В конце концов, у нас впереди целая вечность.

– Ты права, – кивнул он. – Не буду тебя заставлять. – Не знаю уж, кого он в этот момент убедить пытался, меня или себя. – К тому же куда приятнее побудить человека изменить точку зрения самостоятельно, чем взять желаемое силой.

Нашел кому рассказывать, ага. Я кивнула, по-прежнему улыбаясь, и, подавив неприязнь, чмокнула его в щеку.

Вот сейчас у нас шестой заход, и Джек впервые оставил меня одну, пусть и ненадолго, да еще с ключами в пределах досягаемости. Я продолжаю барабанить пальцами по столу. Бежать хочется нестерпимо. Но я заставляю себя не двигаться с места, ведь это решающая проверка. Совершенно очевидно, что на поиск аниса в кладовке столько времени не требуется.