– Этот вопрос можно обсудить позже. Я должна увидеть маму.

– У Мередит все нормально.

– В больницу не ложатся просто отдохнуть.

– Я не лгал, когда говорил, что ты для меня – весь мир. Наши отношения еще не кончены. Они не могут кончиться.

– Джек, пожалуйста, отвези меня домой. Или высади где-нибудь, откуда я смогу…

– Я хочу все исправить.

– Есть вещи, которые нельзя исправить! – срываюсь я.

Он поджимает губы, и ярость буквально струится во все стороны жаркой волной.

– Ты ошибаешься. Ты так, мать твою, ошибаешься… – Он бьет по рулю, и я вздрагиваю. – Тебе потребовались годы, чтобы признать свои чувства ко мне. Для этого пришлось укрыться здесь, подальше от всех, чтобы ты наконец-то разобралась в себе, и теперь мы вместе. Мы наконец-то вместе, и это очень хорошо, Фрей. Очень правильно. А ты все портишь.

Джек тянется ко мне, но я отдергиваю руку.

– Почему ты так себя ведешь? – не отстает он.

– Ты издеваешься, что ли? Ты не сказал мне, что моя мать оказалась на больничной койке. Ты не сказал, что уже записал обращение. Боже, Джек, да оно же вышло несколько дней назад. Когда ты его на самом дел записал? В смысле… – Я осекаюсь, сложив в уме два и два. – Господи боже. Это все ты устроил. Ты и правда что-то сделал с телевизорами… специально, чтобы я не увидела обращение. Ты…

– Перестань.

– …Запер меня в «Глицинии», оставив ключ, который совершенно точно не подходил. Ты манипулировал мной все это время. – Не успеваю я озвучить одну мысль, как меня тут же осеняет другая, еще более жуткая: – Ты действительно слышал, как моя мать радуется, что пропала не Ада, или в очередной раз солгал, чтобы заставить меня остаться?

Я резко разворачиваюсь, охваченная яростью, и смотрю Джеку прямо в глаза, проверяя, осмелится ли он солгать еще раз. Потому что я помню слова, сказанные им сегодня утром: если мы побудем вдвоем где-нибудь вдали от Кроссхэвена, все встанет на свои места.

– Думаешь, я на такое способен?

– Да.

Я выскакиваю из машины и пешком иду вниз по дороге. Дождь льет как из ведра, но мне все равно.

За спиной хлопает автомобильная дверца. Слышатся тяжелые шаги по утоптанной земле.

– Элоди! – Джек ловит меня за запястье.

– Катись к чертям.

Но он меня не отпускает – напротив, дергает к себе и нависает, глядя в глаза с болезненной злобой.

– Поговори со мной.

Я сердито молчу.

– Дело ведь не только в тебе.

Пытаюсь вырваться, но он крепче стискивает пальцы.

– Ты мне так руку сломаешь.

– Я люблю тебя. – Тон отчаянный, почти умоляющий. – Люблю тебя всем сердцем, Элоди.

Не знаю, какой реакции он ждет: изумления, восторга, благодарности? Но я слишком зла. Его признание меня ничуть не трогает, оно разбивается, как волны о берег, тянется к моим ногам, но так и не достает. Все, о чем я способна думать, – почему именно сейчас? Почему он говорит мне об этом именно сейчас?

– Скажи что-нибудь.

– Я не стану говорить полиции о твоей причастности к моему исчезновению.

Джек ошарашенно моргает.

– При чем тут это?

– Если ты признался мне в любви только ради этого… не переживай, я не скажу им, что идея была твоя.

– Значит, вот как ты считаешь? Я сказал, что люблю тебя, потому что и правда люблю тебя, черт возьми.

Он выпускает запястье и обхватывает мое лицо ладонями – эдакая пародия на прошлый вечер. Но теперь в его прикосновениях нет ни капли нежности. Джек сам на себя не похож – и начинает меня пугать.

– Ты любишь меня. Я знаю, что ты меня любишь.

Заметив, каким решительным стало его лицо, я понимаю, что Джек собирается сделать.

– Не надо… – пытаюсь возразить я, но он затыкает меня поцелуем – злым, бесцеремонным. Я толкаю Джека в грудь, но он лишь перехватывает меня покрепче, одной рукой держа за шею, а вторую положив на поясницу. Он прижимает меня к себе, неловко стиснув мои руки между нашими телами. Запястья откликаются болью, я вскрикиваю, и Джек, воспользовавшись шансом, запускает язык мне в рот. Я пытаюсь сопротивляться, но тщетно: он гораздо крупнее меня, гораздо сильнее.

Тогда я сжимаю челюсти и вонзаю зубы в мягкую плоть.

Джек мигом выпускает меня, схватившись за перепачканный кровью рот.

Я отшатываюсь.

Мы смотрим друг на друга сквозь проливной дождь. Из-за этого черты Джека кажутся смазанными, как в кривом зеркале в комнате смеха. Полагая, что он сейчас начнет извиняться, я выжидающе замираю. На зубах у него кровь, тело напряжено. И просить прощения он явно не собирается. Первобытный инстинкт велит мне бежать. Но уже поздно: Джек бросается вперед. Я отступаю назад, но поскальзываюсь на мокрой земле – нога уезжает вперед, и я с размаху падаю. Удар выбивает из легких весь воздух. Пару мгновений я лежу, пытаясь вдохнуть, а больше не успеваю ничего сделать, поскольку Джек наваливается сверху, крепко прижимая к земле. Я отбиваюсь, пинаюсь и царапаюсь. Он ловит мои беспорядочно мечущиеся руки и, перехватив их за запястья, прижимает к земле у меня над головой и тянет так сильно, что у меня ноют плечи.