– Идите к чёрту!

Компания обшарила все дворы в поисках трубы для пушки. Дважды подрались с соседскими пацанами, мол, чего они лазают по чужой территории. Драки заключались в забрасывании друг друга камнями и стрельбе из рогаток. До рукопашной доходило редко, но и так были и синяки, и разбитые головы. Всё кончалось тем, что обе компании были пороты родителями и заключалось временное перемирие. Никто не знал причины вражды между дворами. Пацаны дрались, просто дрались. Был и свой кодекс. Если дрались один на один, то в руках ничего не должно быть. Лежачего не били. Дрались до первой крови.

Вернувшись в свой двор, застали деда на лавке, но уже опохмелённого. Старик разглагольствовал о политике – читал бабкам политинформацию. Найдя свободные уши, старик вещал в манере диктора Кириллова. Бабкам он уже порядком надоел, и они не знали, как отвязаться от старого хрыча. Спасло их появление мальчишек. Дед махнул рукой в глубину двора и сказал:

– Вот вам, хлопцы, пушка!

Посреди двора из куска бетона торчал обрезок трубы. Дед объяснил, как больше наклонить трубу, и пообещал сделать щит, как на его «сорокопятке» [4] или, как её ещё называли, «прощай, Родина».

На следующий день, вооружившись лопатой, мальчишки начали подкапываться под кусок бетона, потратив на это весь день. Уставшие, чумазые, разошлись по квартирам. На вопрос матери: «Что делали?» Андрей буркнул: «В партизан играли».

Утром Андрей стащил у отца ручную дрель – начали сверлить трубу. Меняясь по очереди, прикусив язык от усердия и плюя на ладони, сверлили дырку. Взрослые на работе, бабкам дела нет до них: возятся, не орут, не носятся вокруг, даже их Шарик притих, не визжит. Дед с апломбом заявлял, что это он их озадачил – второй день тишина во дворе, и требовал с бабок полтинник.

Под вечер, переломав свёрл без счёта, потеряли всякую надежду. Неожиданно сверло провалилось вовнутрь. Никто не обрадовался. Спрятали дрель и поплелись по домам. Следующий день был потрачен на поиски, чем зарядить орудие. Теперь труба с дыркой была Орудием. Пробовали засунуть какой-нибудь голыш, перебрали кучу камней – не лезли, хоть убей. Тут Женька случайно сунул молоток в «дуло» пушки, и он вошёл! Ручка молотка была срочно отпилена – ядро найдено! Стрелять решили на следующий день.

С нетерпением дождавшись ухода родителей на работу, компания высыпала во двор. Из тайника извлекли краденый порох, отсыпали малую толику для затравки, следуя рецепту деда Матвея. Основная масса пороха пошла в ствол пушки. Нашли тряпку в качестве пыжа и кинули в ствол молоток. Стрелять решили по старому тракторному прицепу, стоящему в пятидесяти метрах от пушки, – лучшей цели не нашли. Боясь, что пушка не выдержит, натёрли кусок шпагата порохом. Поджигать вызвался Алихан. Сломав от волнения две спички, поджёг шпагат, и все бросились врассыпную.

Секунды показались вечностью. Наконец грохнул выстрел. Мальчишки были так ошарашены грохотом, что даже не поняли, что мимо них просвистела смерть. Через несколько минут они вернулись к своему орудию. Точнее, к тому, что от него осталось. Первое, что бросилось в глаза – труп Шарика. Щенок не успел убежать и попал под взрыв. Это была первая смерть, которую видели мальчишки, и она потрясла их. Следующим пострадавшим стал «учитель и наставник» дед Матвей. У него случился сердечный приступ, и он был увезён в больницу. Куски бетона выбили пять окон. Выстрел был снайперским – молоток пролетел сто пятьдесят метров, вынес окно на втором этаже и расколол бюст Льва Толстого.

А затем последовала всеобщая порка. Подъезд орал, визжал на все голоса. Родители вгоняли пацанам ум в задние ворота. Неделю никто не показывался во дворе. За это время выписался из больницы дед Матвей. Ходил по двору, показывал следы от капельниц и, сшибая пятаки и гривенники, костерил «хреновых тимуровцев». Повзрослев, Андрей говорил:

– Больше бы пороли, умнее был бы…

Все мы называемся русскими. Но в нашей крови столько намешано, что найти чистокровного русского очень трудно. Разве что где-то в Архангельской губернии, да и то, возможно, будет примесь варягов.

В крови Андрея была замешана такая гремучая смесь, что сам чёрт ногу сломит. По материнской линии в нём была польская кровь. После последнего польского восстания шляхтичи Рудачинские были высланы на Кавказ. Оказачились и осели в станице Терской под Моздоком. Прадед Андрея Ефтей был застрелен во время погони: угнали чеченцы станичный табун, и во время перестрелки попала шальная пуля в прадеда. Слава богу, успел казак сына сделать. Нарекли Григорием. Так появился один из дедов Андрея.

Второй дед – Емельян – был коренным терским казаком. Отец его, Федосей, умыкнул чеченку Ассет, которую крестили и нарекли Анастасией. Сам дед Емельян мужчина был высокий, крепкий, видный. Здоровья и силы неимоверной: сгибал пятаки, подковы разгибал. Висли бабы на нём гроздьями. Подвыпив, дед слегка куражился:

– Что я! Вот дед был казак, отец – сын казачий, а я так – хрен собачий!

И пошла кочевать по роду дедова поговорка.

Воевали оба. Но по-разному сложилась военная судьба дедов. Емельян отвоевал и Финскую, и Отечественную. Дошёл до Кёнигсберга, был тяжело ранен. Иконостас орденов и медалей. На просьбу внука рассказать о войне только отмахивался, говоря:

– Вой на – это кровь, говно, грязь.

Бывая с дедом в бане, внук трогал дедов шрам и спрашивал:

– Где ты поцарапался?