Возле входа Столетова, которая была способна перекричать любой громкоговоритель, уже начала что-то вещать столпившимся одноклассникам. К моему удивлению, ее даже слушали, хотя около половины пришедших стояли чуть в стороне с видом «отпустите меня уже домой». Мы с Талей, не скрывая угрюмых лиц, подошли к ребятам. Я поздоровалась со всеми не менее мрачным, чем мое настроение, тоном; подруга же предпочла промолчать, свысока поглядывая на наш класс и Макса в частности. Пришли абсолютно все, без исключения: несмотря на то, что как учитель Костя был самой настоящей задницей, в классе, да и в принципе в школе, его любили, и сейчас все хотели поддержать. Не знаю, внял ли кто-то моим словам о том, что совершенно бесполезно пытаться пробиваться в реанимацию к учителю, но в любом случае спорить со Столетовой было невозможно: только нервы себе трепать.

Под боевой клич Миланы: «Одиннадцатый «Б», за мной!» — мы двинулись вперед. Никогда бы не подумала, что такую ораву, как наш класс, больше похожий на стадо диких обезьян, вообще пустят в больницу, однако я оказалась права: движение свернули уже в холле. На этаж пустили всего пять человек, и даже это было удивительно: неужели Столетова так быстро зомбирует сознание людей? Таля легонько подтолкнула меня к Милане и тоже стала рядом. Едва ли не первее нас к Столетовой подскочила и Ира, которая до сих пор неровно дышала к молодому классному руководителю, и, на удивление — или нет? — Макс.

Разумеется, в палату нас не пустили. Я думала, что непонятную, хоть и маленькую, кучку старшеклассников врачи будут выпинывать отсюда прямо ногами, но даже возле входа в нужное отделение никого не было, и это показалось мне странным, но всего на пару мгновений: дверь распахнулась, и прямо навстречу нам вышла уже знакомая мне медсестра. Приветливо поздоровавшись со мной по имени и отчеству, она уже собиралась пройти дальше, но в последний момент задержалась и вопрошающе окинула взглядом одноклассников. Таля, выдавив из себя неловкую улыбку, захлопала глазами.

— А мы уже уходим, — и за рукава потащила Милану, Иру и Макса обратно к лестнице.

— Эй, а почему она? — возмутились Милана и Ира. Если с Ирой всё было и так понятно, то Милане было попросту обидно, что пускают не главную активистку класса — а то и всей школы — а меня, но Таля, надеюсь, объяснит, что дело совсем не в этом. Господи, как же неудобно получилось, что медсестра поздоровалась со мной при одноклассниках.

Таля, не прекращая тянуть троицу в сторону выхода, с готовностью объясняла:

— А Джина уже говорила, что Константин Леонидович — близкий друг нашего брата, поэтому нас тут знают.

— Но поздоровались только с ней, — не унимались девочки.

Таля вздохнула и потянула ребят к выходу с новой силой.

— А я живу отдельно, и пока мама нагружает меня делами по дому, Джина делит всё поровну с нашим братом и бабушкой, и поэтому часто приходит сюда дежурить, — сестра посмотрела на меня страшными глазами, давая понять, чтобы я быстрее ретировалась за двери, подальше с глаз возмущенных девочек.

Макс же был спокоен, как удав: то ли его не колыхало происходящее, то ли он специально строил из себя мистера-безразличие рядом с бывшей девушкой, то ли просто был в наушниках и даже не понял, что происходит. Я побыстрее направилась к двери, как вдруг, словно подчеркивая абсурдность происходящего, Столетова взревела:

— Передай Константину Леонидовичу апельсины, — Милана потрясала в воздухе желтым прозрачным пластиковым пакетом-маечкой с ярко-оранжевыми фруктами внутри. — Только скажи, что от всего класса, не забудь!

Бросив Тале умоляющий взгляд, я скользнула в отделение, и уже за спиной слышала ее многообещающий голос:

— Я тебе эти апельсины сейчас в задницу засуну, — в ответ были какие-то невнятные протестующие звуки, — попиздовали отсюда быстрее, пока не выгнали.

Стоило двери, отделяющей палаты от общего коридора, захлопнуться, я показала пропуск, выписанный мне самим главврачом, новой медсестре, и прошла в палату к Косте. С момента моего первого посещения здесь ничего не изменилось, только на прикроватной тумбочке появился пышный букет; наверное, его принесла Костина мама, потому что отец парня представлялся мне более рациональным человеком. Должно быть, это ее любимые цветы: Костя тоже слабо виделся мне любителем ярко-розовых пионов.

Я казалась самой себе бесчувственной эгоисткой, но у меня в голове практически не откладывались визиты к Косте, постепенно они все сливались в один. Хотя что может быть удивительного, когда каждый раз ты битый час сидишь и, то заливаясь слезами, то едва сдерживая их, разговариваешь с человеком, который не может тебе ответить?

Этот раз мне запомнился надолго даже вовсе не из-за «субботника», организованного Миланой Столетовой: когда я спустя даже не знаю, сколько времени, покинула палату, от стены в коридоре отлепился среднего роста мужчина, невероятно похожий на Костю. До этого он стоял, прислонившись к стене, и, хоть его одежда была совсем другого цвета, он был настолько неподвижен, что буквально сливался с окружающей обстановкой. Точнее, это не он был похожим на Костю, — это Костя был похож на своего отца.