Мы удивлялись одновременной глубине и мягкости чувства, которое не вынуждало делать что-то против своей воли, что-то еще. Оно было таким хрупким, что в момент сомнений можно было закрыть глаза и сказать себе: да нет, я же не делаю ничего плохого. Оно выглядело таким недосказанным, но осознаваемым и явным, и – тянулось годами. И не было никакой возможности от него избавиться. Как только мои эмоции начинали гаснуть, мироздание меньше, чем за неделю, сталкивало нас опять, и все возникало снова.

Я помню, я помню. Достаю стеклянную банку воспоминаний и перебираю каждый момент счастья. Каждый из тысячи тысяч раз, когда он ловил мой взгляд на себе и смотрел в глаза в ответ. Каждый заданный друг другу вопрос. Каждый услышанный ответ, в котором было больше недосказанного, чем просто смысл слов. Каждый вечерний разговор, когда мы дожидались, когда компания напьется и пустится в пляс, а мы можем без пристального внимания поговорить друг с другом. Ту ночь, которую всю, до конца, до утренних сумерек, мы проговорили о сексе. Все те моменты, когда мы склонялись над экраном одного телефона, и мои волосы касались его щеки или плеча. Когда он снимал сторис только для меня и выкладывал их для всех. Когда он делал маленькую глупость и, сам смеясь, заглядывал в глаза: «Смотри, ну ты же улыбнулась».

Или когда мы испытывали крошечную радость, оказываясь рядом на общем фото. Когда, незаметно для других, позади всех, он во время фотографирования обнимал меня и притягивал к себе.

Но лучше всего была последняя пара спусков вдвоём в Архызе: когда мы были вдвоём, мы были друг для друга, и, резко обгоняя, на перегибе рельефа он замирал и дожидался меня, чтобы увидеть, что я еще с ним, я еду следом. Небо накрыло нас, глубокое, как океан, и в нем плыли искрящийся, летящий из-под сноуборда в стороны снег, черные ели, угасающее солнце – все сливалось в одно ощущение слепящего счастья. Тогда казалось, серотонин с дофамином бурлили в каждой клеточке тела, каждой, до кончиков пальцев. Кончиков пальцев, которыми нельзя прикасаться. Я понимала, это нечто особенное.

А еще эти поздние ночи, когда он клал голову мне на колени. Тогда хотелось слушать тишину, (помнишь, однажды, этот шелест снежных хлопьев за окном?) заглядывать в глаза, ерошить его жесткие волосы и беспечно, бесконечно язвить друг другу. Хотелось растягивать это время до бесконечности Лобачевского, где двум параллельным прямым нельзя соприкасаться и даже стремиться в направлении друг друга, а они берут и пересекаются в очень-очень далеком пространстве. Но времени всегда недостаточно. Время неумолимо. Как тогда на пляже, в теплом и вязком песке Пхи-пхи.

Жизнь рядом с тобой всегда играла и искрилась, ты был как солнце, щедро изливающее свой свет на всё вокруг; и мне казалась, что рядом с тобой моя черная дыра заполняется, затягивается. В твоём свете было так много любви. И улыбок. Я научилась с тобой улыбаться.

Боже, это был такой дар. Каждое воспоминание было подобно найденному в детстве стеклянному сокровищу. Море долгие годы обтачивало его для меня, перекатывало внутри, и вот выкидывало из своих недр на берег, к ищущим среди мелких камушков пальцам, – «на, бери, это – специально для тебя, малышка. Цени. Каждое воспоминание, каждое стеклышко, выточено и создано для тебя вручную». У меня была огромная банка сокровищ. Сокровищ собранных с тобой моментов. И я ценила. Ценю и сейчас.

Сейчас два часа ночи. Пожалуйста, если ты знаешь или читаешь, подай мне знак. Подай мне знак, я пойму. Любой знак, какой получится, какой ты сможешь. Стуком в стене, запахом мелиссы, ревом мотоцикла на улице, внезапно начавшимся дождем или всплывающим окном на экране смартфона. Мне так не хватает тебя сейчас. Сейчас. Всегда не хватает.–

Я вслушиваюсь в тишину ночи. Вдруг у кого-то резко завыла собака, порыв ветра ворвался в комнату, расплескав по ней шторы и хлопнув дверью. В этот же момент этажом выше громко включили телевизор. И, в довершение этих трех секунд, резко хлынул проливной дождь.

В этой ночи ты пришел ко мне дождем. Я тебя услышала, спасибо.

24 мая 2022

Кот Шредингера.

Воу-воу-воу, я не пила дома алкоголь по вечерам со дня твоей смерти. Целых 11 дней. Никогда еще не было так много. Но сегодня купила бутылку отвратительного мерло и выпила ее всю.

Сколько мне там надо постов о тебе написать? 40? 50? Чтобы проверить, работает ли метафизика. По крайней мере, список предосторожностей я тебе уже продиктовала. Надеюсь однажды проснуться во вселенной, где ты последовал ему – и с тобой ничего не случилось. Или в своем мире, где ты вернёшься под чужим именем, и окажется, что ты был в бегах, а похоронили другого человека, ну чисто для алиби, чтобы у тебя впредь не было проблем с законом. Ведь поэтому же гроб был закрытый – чтобы тебя не узнали. Точнее, чтобы не узнали, что он – не ты. И все вернётся на круги своя: поездки, посиделки до утра, джин с дынным ликером, волосатые ноги в длиннющих салатовых шортах, немного экстрима.

Или.. Помнишь, мы обсуждали с тобой идею квантового бессмертия? Кот Шредингера остается в коробке живым ровно до того момента, пока экспериментатор не заглянет в нее, потому что эксперимент с мертвым котом не имеет смысла. А если кот погибнет до момента вскрытия коробки экспериментатором, вселенная создает еще одну реальность, где кот будет жив. И еще одну, и еще, если понадобится. При этом у самого кота в памяти останется лишь история, где экспериментатор обнаружил кота живым и выпустил его из коробки. Ну, Кот, давай, выходи из коробки уже! А об остальном забудем…