Шрифт:
– Не волнуйся, Чума! Мне нужен только поцелуй! Твоя честь не пострадает!
Перехватываю ее запястья и завожу ее руки над головой, когда понимаю, что делаю ей больно, развожу их в разные стороны, но все равно удерживаю. Почему она не кричит, если не хочет этого? Наклоняюсь, чтобы вцепиться в нее губами, но мои глаза уже привыкли к темноте. Меня отрезвляет ее взгляд, совершенно дикий, раненный, в нем отпечатывается какой-то безумный, животный страх, из испуганных глаз вниз, к ушам, рекой бегут тихие слезы, а она все еще молчит. А потом зажмуривается и вжимает голову в плечи.
Я не хочу целовать ее так… Твою мать! Что я вообще делаю? На одну секунду опускаюсь и касаюсь ее лбом, между нашими губами всего несколько миллиметров и я чувствую их тепло, но не могу этого сделать. Приподнимаюсь, слезаю с нее и остаюсь сидеть на краю кровати, в ее ногах.
– Прости, Чумакова, что-то я погорячился… - поворачиваю на нее голову, но она все еще лежит в той же позе и кажется даже не дышит.
– Можешь двинуть мне как следует. Можешь даже пару раз. На этот раз, я заслужил.
Что происходит? Почему она не шевелится? Почему она не дерется? Почему она не бежит? Неужели так сильно испугалась? Если честно, я и сам сейчас дико напуган.
– Эй, скажи что-нибудь… - я легонько трясу ее за ногу.
Чумакова поджимает ноги и сворачивается клубком, спиной к стене, лежит в своей дурацкой куртке и страшных ботах на моей кровати и пугает меня своим поведением просто до чертиков. Мое сердце припадочно колотится, чувствую себя каким-то маньяком, но я же не сделал ей ничего плохого…
– Василиса, - зову ее шепотом, - Ты что, спишь?
Мне казалось, дурацкая шутка может немного разрядить обстановку, но после этой фразы Чумакову срывает с петель и она начинает рыдать. Так же тихо, утыкаясь носом в мою подушку и я вообще не понимаю, что мне делать. Я готов просто провалиться. Как ее успокоить? Может предложить ей водички?
Осторожно поднимаюсь, зажигаю свет и опускаюсь на корточки у изголовья кровати, около ее лица.
– Чумакова, ну прости меня, - я аккуратно дотрагиваюсь до ее куртки и хочу заглянуть в ее лицо, но она прячет его в подушке, - Я думал мы с тобой так флиртуем, я не хотел тебя обижать. Ну не молчи, пожалуйста! Василиса! Я и так себя чувствую последним дерьмом! Ты меня очень жестоко развела, а я уже успел все слишком красочно себе нафантазировать…
Начинает шевелиться, снова переворачивается на спину, прикрывает лицо ладонями, потом съезжает пальцами вниз, утирая слезы и я опять осторожно касаюсь ее плеча.
– Не трогай, - шепчет хрипло и я тут же убираю руку.
Чумакова садится на кровать, шмыгает носом, растирает раскрасневшееся лицо, приглаживает волосы, а потом поднимается, я поднимаюсь вслед за ней и стою с опущенной головой, жутко виноватый.
– Никогда больше не прикасайся ко мне, Гофман…
Я поднимаю на нее взгляд, пришибленный ее ледяным голосом и наши глаза встречаются. Какие же они у нее мрачные, глубокие, словно бездна, я никогда не видел таких проникновенных, печальных глаз.
– Я верну тебе твои деньги… Только больше никогда ко мне не приближайся…
Чумакова собирается уйти, а я этого очень не хочу, не хочу, чтобы она уходила отсюда именно так. Не знаю, как ее задержать, трогать ее сейчас действительно не стоит.
– Да брось ты. Мне не нужны эти деньги, - говорю ей в спину, - Василиса, ну не злись на меня!
Она никак на меня не реагирует, хлопает дверью, я тоскливо выдыхаю воздух из легких и снова опускаюсь на кровать. Вот черт! Сбылись пророчества Тошика, не прошло и двух недель, а Чумакова рыдает из-за меня. Вся моя злость на нее куда-то улетучивается. Вместо нее, меня охватывает приступ какой-то внезапной нежности к дикарке, хочется догнать ее, извиниться по человечески, чтобы искренне простила, обнять, пожалеть, без всяких приставаний и прочего. Но чует мое сердце, сделать она этого не позволит. Вот дерьмо! Меня тянет к ней просто неистово, а она даже дотронуться до себя не позволяет… И только что я все еще сильнее испортил…
Глава 9
Василиса
Вчера мой ночной кошмар ожил, стал совсем реальным, как раньше. Я снова была слабой, безропотной, испуганной девчонкой, боящейся пикнуть и шелохнуться. Думала умру прямо там. Только опять не умерла. В отличии от моего кошмара, зажегся свет и перепуганный олень стал метаться по комнате и извиняться. Мне было не до него.
Ночью, пока лежала в кровати и не могла уснуть из-за яркого освещения, думала о том, что сломаю руки Гофману минимум в трех местах, чтобы он больше никогда не пытался меня схватить. Я красочно представляла, как расправляюсь с ним, но передо мной постоянно всплывал его сожалеющий, испуганный взгляд и дрожащие губы. Но я продолжала его линчевать, потому что, если бы я закрыла глаза, выключила свет и уснула, мой кошмар опять вернулся бы ко мне. И в главной роли был бы уже совсем не Гофман.
Не сомкнув глаз до самого утра, я стала собираться в школу. У меня уже есть форма, поэтому теперь я не выгляжу, как белая ворона, разве что дешевая обувь и отсутствие краски на лице, выдают мое нищее происхождение.
Открыв дверь, снова дергаюсь, на подоконнике сидит Фил с большим букетом красных роз, он спрыгивает и протягивает его мне.
– Доброе утро, - говорит с совершенно дебильным выражением лица.
Я закатываю глаза, молча закрываю дверь и иду по коридору. Ну какой тупой! Вообще ничего не понимает!