– Ну возьми, пожалуйста, - Гофман бежит вслед за мной и снова тянет мне букет.

– Засунь этот веник себе в жопу!
– шиплю сквозь зубы и прибавляю темп, - Отвяжись от меня, иначе я перебью тебе позвоночник!

– Слава Богу, ты вернулась!
– он радостно вздыхает и выходит со мной на улицу, хотя на нем нет верхней одежды, - Я за тебя испугался, ты вчера была такая странная…

– Я боюсь темноты, ясно тебе?
– останавливаюсь и злобно сверлю его глазами, - Панически боюсь!

– Ясно… Ты прости меня за вчерашнее…

Опять он тычет в меня этот веник, трясется от холода, но цветы я, конечно же, не беру, не смотря на то, что мне пытаются подарить их первый раз в жизни.

– Сгинь отсюда, дятел! Тебе же сказали, не приближаться. Ты тупой, глухой или просто имбецильный?

Мимо нас проходят люди и я замечаю их косые и странные взгляды. Гришина и Никишина вообще замерли и остановились на пол пути.

– Скажи, что мне сделать, чтобы ты меня простила?
– Фил смотрит на меня очень сосредоточено.

– А ты что, такой совестливый? Сдалось тебе мое прощение!

– Да совестливый… Я не люблю причинять людям боль. Давай помиримся, Чумакова! Просто скажи, что мне сделать! Хочешь, купим тебе что-нибудь нормальное или можем сходить в кино или поужинать, я договорюсь и нас отсюда выпустят.

– Опять пытаешься решить проблемы деньгами?
– я ядовито хмыхаю, - Так ничего и не понял! Хочешь моего прощения? Ну давай! Падай на колени и проси его еще раз!

– Что?
– он морщится и качает головой, стоит с этими дурацкими цветами, как дебил и стучит зубами.

– Смотри, как на нас смотрят твои друзья, Фил!
– я пакостно улыбаюсь, - Ну давай, вставай на колени и проси прощения у блохастой Чумички!

– Эм… ты похоже чокнутая, но ладно…

Что значит ладно? Мои глаза удивленно расширяются. Гофман озирается по сторонам, мнется, переминается с ноги на ногу, а потом опускается передо мной на колени и в очередной раз протягивает мне пышные розы. Я готова просто провалиться от неловкости.

– Прости меня, Чумакова! Обещаю больше тебя не лапать!

– Если бы ты меня лапал, петух, ты бы уже лежал мертвым в сточной канаве, - быстро тараторю и забираю цветы.

Я не знаю, как себя вести, испытываю дикую неловкость. С одной стороны мне немного приятно, что дятел Гофман не полный злодей и осознал хоть что-то своей глупой тыквой, но уж слишком его много. Надо отпугнуть его, как следует, чтобы свалил раз и навсегда.

Разворачиваюсь и возвращаюсь в первый корпус, не могу же я пойти на учебу с цветами. Фил семенит за мной следом, но я несусь, как метеор и его болтовню уносит ветер. Не знаю, что уж он там болтал. Приходится ставить букет в мусорное ведро, предварительно наполнив его водой, на первый урок немного опаздываю, но замечаю, что одноклассники смотрят на меня странно совсем не из-за этого. Уже, наверно, обсудили между собой шоу от Гофмана. На алгебре схватываю пару. На тригонометрии еще одну. К моему удивлению, училка, Маргарита Ивановна, не отчитывает меня, а просит зайти к ней после уроков, пытается понять в каком именно месте у меня произошел пробел в знаниях. Ох, бедная женщина! Какие у меня знания? Их нет! Один сплошной пробел! Несколько часов она пытается объяснить мне примитивные задачи, а я только хлопаю глазами и поражаюсь ее бескорыстному энтузиазму.

Отпускает она меня ближе к четырем, я опять пропустила обед и в желудке неприятно сосет от голода. Спускаюсь по ступенькам со второго этажа и слышу какой-то тихий скулеж. Останавливаюсь, навостряю уши и стараюсь идти тихонечко, пытаясь найти источник звука. Чем дальше спускаюсь, тем отчетливее понимаю, что под лестницей кто-то плачет. Осторожно завернув на последнем пролете, застаю очень странную картину. На полу сидит зареванная, красная Стелла. Ее ноги поджаты к груди, она обхватывает себя руками и горько всхлипывает, по лицу размазана тушь, черные подтеки достают до самого подбородка. Когда наши глаза встречаются, она не перестает плакать, только отворачивает голову и прижимает себя еще крепче.

– Что случилось?
– спрашиваю ее настороженно.

– Иди отсюда,Чумичка!
– она нервно сглатывает и продолжает плакать.

Я в замешательстве. Уж больно хреново она выглядит. Жизнь в интернате научила меня не добивать раненного и не злорадствовать поражению врага. У нас принято даже после боя жать руки, как в спортивных соревнованиях.

– Не сиди на каменном полу, простудишься…

– Да отцепись… - Стелла закрывает лицо ладонями и ее плечи начинают трястись еще сильней.

Скидываю с плеча сумку и сажусь неподалеку от нее, пол теплый, наверно под ним проходят трубы.

– Иди отсюда! И если кому-нибудь скажешь о том, что видела… - приглушенный звук доносится из под ладоней.

– Я не трепло, Стелла!
– заявляю железно.

Достаю из сумки запечатанную упаковку бумажных салфеток, которые нашла в своей ванной и кладу ей на колени. К моему удивлению Голубева их берет, промакивает ими лицо, а потом громко сморкается и швыряет использованную салфетку в угол. Я не знаю отчего так сильно плачет эта золотая девочка, наверняка, ее жизнь одно сплошное удовольствие, но есть у меня одна идея.