— Ты очень грубый, Алексей. Но разве есть какая-то между этими понятиями разница?

— Между чем и чем? Я — не олигарх и не банкир, но имею деньги. Женщин обожаю и даже по-книжному трахаю. Такой ответ устроит? А вообще, когда мне плохо, до тошноты скучно, просто тяжело, я приезжаю в гости и живу здесь, и, естественно, работаю…

— Втроем живете? Да просто обалдеть! Современный мир и нравы.

— Давай без пошлостей, красавица. Договорились?

Хмыкает!

— Раз в месяц или в два? — напоминает о мной же установленных сроках посещения этого места. — Двадцать первый век на дворе. Значит, бумажные книги — это, по твоему мнению, человеческая блажь, а вырванные зубы у лошадей и железные подковы — все правильно, так и должно быть. Да вы же изверги, садисты, самодуры!

— Подковывать лошадей — гуманно и необходимо для их же здоровья, — стараюсь докричаться в уши присутствующему в салоне представителю чересчур «зеленого движения».

— Им ведь больно, они горько плачут от выказанной вашей человеческой заботы, — рычит в мое лицо.

— Это еще кто сказал? Какая кобыла тебе на ухо чушь такую нашептала?

— Не желаю больше знать, Смирнов. Ты сдираешь, режешь, а затем забиваешь в ноги живому существу острые металлические предметы.

Даже так? Теперь у нас слегка интимные отношения? Мама в моменты показной ярости отцу всегда кричит «Смирнов, ты — просто гад!», а мудрый батя в ответ ехидненько смеется и трогает ее за попу. Мать, естественно, оттаивает и даже позволяет после таких показательных выступлений себя поцеловать. Все закономерно!

— Шесть гвоздей, одалиска. Шесть свинцовых пятисантиметровых, да еще на каждое копыто. Но перед этим срезаю острым ножом отросшую ороговевшую часть, счищаю, стачиваю огромным рашпилем фрагменты острых заусениц, а при горячей ковке даже прижигаю. Потом прокручиваю, загибаю выступающие острые концы, полирую, согреваю, а каждая кобыла за это говорит: «Алешенька, огромное спасибо, люблю и боготворю». Очень громко, просто оглушающе, от удовольствия ржет и иногда, представь себе, эротично, одними губками, кусает за загривок.

Подъезжаем к огромному дому, на крыльце которого в качающемся кресле расселась чересчур беременная хозяйка.

— Это Настя. Фамилия у ребят — Суворовы. Повторяю еще раз, они — муж и жена. Кольку я пока не вижу, видимо, в полях трудяга…

— Как долго, Алеша, это будет продолжаться? По времени? На сколько все затянется?

— Тут восемь живых шестисоткилограммовых душ, с четырьмя ногами каждая, а я один с приемлемой для ребят ценой-работой. К тому же лошади меня прекрасно знают и с нетерпением ждут. Подковы уже заранее готовы — не люблю внезапность, сюрпризы и экспромты, поэтому буду только примерять и подгонять, как на женскую миниатюрную ножку. В среднем двадцать минут на одно копыто, когда, конечно, над душой слишком мнительные не стоят и не квохчут о несправедливых судьбах мира…

— Я хочу домой. Я здесь лишняя.

— Оля, хватит! — рявкаю и тут же затыкаюсь.

Останавливаемся возле подъездной аллеи и не торопимся на выход — Настя улыбается, машет ручкой и смотрит на нашу пару, как на дураков.

— Пожалуйста, я тебя прошу. Подыграй мне, и ты ни об одной минуте, проведенной здесь, не пожалеешь. Поверь, пожалуйста. М? — поворачиваюсь к ней всем телом. — Не подведи меня. Ну?

— Хорошо, — обещает.

Опустив голову, шепчу:

— Огромное спасибо.

А дальше словно бабка пошептала! Ольгу просто не узнать. Искренние счастье, радость, забота о благополучии будущей мамочки и беспокойство о ее здоровье и охающее переживание за малыша, пространные разговоры о безалаберности, черствости отсутствующего мужа. А для меня? Уничтожающий, дотла сжигающий, безумный взгляд!

— Ты — первая, кого он сюда привез. Когда увидела, что Смирняга не один, даже обомлела. Думаю, ну все, накрыли мозг, глаза и уши побочные эффекты от большого пуза, — женщина смеется и цепляется за мой локоть. — Прости-прости, я так бесцеремонно за тебя схватилась, но что-то Пашка сегодня чересчур активен, а мать неустойчива и слишком неповоротлива — я за сыном вообще не вижу своих ног. Многоводие плюс слабенькая конституция равняется шар-баба Суворова Анастасия. Сейчас мной только стены можно прошибать. Ох, сынок-сынок, что же ты резвишься, словно жеребенок. — Олечка? — беременная квохчет. — Ох-хо-хо, ай-ай.

— Да? Может быть присядем? Ты как?

— Вопрос! — Настя не спрашивает, она меня предупреждает. — И не сбивай, не уходи от темы. Я уже славно насиделась за это утро, теперь мне нужно походить. А то я ем, сплю, хожу по дому, а с моим анамнезом и аппетитом могу просто не разродиться в нужный момент. Все нормально, я не устала. Сейчас будет легкий завтрак. Вы с дороги, наверняка проголодались, да Коля с дальнего выгона сейчас приедет, поэтому… Оля! Есть вопрос!

— Конечно-конечно. Слушаю внимательно.

— Сколько вы знакомы со Смирновым? Как давно? Не обижайся, пожалуйста, но он никогда не привозил сюда своих девчонок. Говорил, что это очень личное место, только для него. Ему здесь с нами на природе хорошо. Понимаешь?

Наверное? Не знаю. А сколько? Давно ли мы с ним знакомы? Черт его теперь поймет и вспомнит. Нет-нет, с моей памятью относительный порядок, я прекрасно помню день и знаю который на очереди идет, но не думаю, что число, количество тех самых неблагоприятных суток, которое сейчас назову, сделает какую-либо погоду в наших со Смирновым дальнейших отношениях — их ведь точно не будет, с этим уже все решено. Поэтому говорю, как есть на самом деле — чего скрывать и делать умное лицо при откровенной халтуре: