Шрифт:
— Как скажешь, изумруд! Отпусти меня и расслабься, все уже нормально, — натягивает поводья и бьет пятками по лошадиным бокам. — Поехали, Малышка! Девочки, счастливой нам дороги!
— Медленнее. Я тебя прошу, — закрыв глаза, не глядя никуда, тихо произношу. — Медленнее, слышишь? Я так не могу…
— Я учту, солнышко, на будущее, — хихикает и утыкается лицом в мою шею. — Учту, учту. Схватись за ее гриву. Не знаю, заплети ей косу. Успокойся. Мы уже едем, все нормально.
— Ты не мог бы, — дергаю плечом, пытаюсь сбросить эту массу. — Что это такое? Ты наглеешь и переходишь все границы…
— Лаванда и миндальное молочко, — шепчет, осторожно дует и щекочет шею. — Не ошибся, я ведь не ошибся. Да?
Тишина. Ни слова ему теперь не скажу, пока мы не вернемся. Не дождется. Алексей укладывает поводья в одну руку, фиксирует кулаком и с легкостью управляет этим четырёхногим живым автомобилем, а вот вторую руку он очень властно располагает на моем животе. Периодически опускает ее ниже, сжимает-разжимает, словно наощупь рассматривает меня, самодовольно хмыкает на безмолвное разрешение и круговыми движениями направляет маленькое тело еще плотнее в себя.
— Смирнов? — порыкиваю с осторожностью, опаской. — Смирнов? Смирнов? Р-р-р-р…
— Угу, — его рот определенно застыл на моем плече, а нос неспешно прохаживается по шее. — Что? — отрываясь на одно мгновение задает вопрос. — Что, одалиска? «Смирнов», «Смирнов» — чего тебе хочется, солнышко?
— Повторяю еще раз, ты слишком многое себе позволяешь. Убери руку, подними ее повыше, и перестань слюнявить мне плечо. У тебя чересчур горячее дыхание и острые зубы — все чувствую и… Ты нагло пользуешься моей неуверенностью и неопытностью…
— Если бы это было так, — перебивает и утыкается своим лицом мне в щеку, задевая губы, нос, — то я, вероятно, лежал бы уже в травматологии с разбитой мордой и расцарапанной левой бессовестной рукой, — он отрывается от живота и, прокручивая свою ладонь перед моим носом, демонстрирует ту самую бесцеремонную конечность. — Но ты шипишь и стопроцентно млеешь! Это заводит еще больше и стимулирует меня, но я не против, не имею возражений. Ты провоцируешь меня, солнышко! Иду на приступ и, твою мать, уже ведь понял, что завоюю тебя.
— Хватит! — дергаю сильнее плечом. — Я сказала: «НЕТ»; а ты клятвенно обещал…
— Обещал не трогать в доме, не спать в кровати, но наслаждаться твоим присутствием после определенно тяжелого трудового дня — не было такого уговора. Я отдыхаю, расслабляюсь, исследую тебя. Ты — интересная персона. Непонятная, загадочная, таинственная. Один вопрос, — наконец-то отрывается и прекращает эту пытку, — почему мы не встречались раньше? Наши отцы — друзья, ты знаешь мою мать, как и она тебя, училась некоторое время, а потом… Где ты была? М?
Не стану отвечать! Хреновая эта иппотерапия, должна сказать. Совсем не помогает, не расслабляет и не настраивает на задушевные беседы с определенно взбудораженным мужиком.
— А? — он снова дергает мой живот и даже подключает вторую руку с поводьями.
— Смотри вперед, Алексей. Я боюсь, что мы куда-нибудь упадем, покалечимся или погибнем.
— Как упадем, так и встанем. Не придумывай и не транслируй негатив.
— Не уверена в этом относительно себя. Ты меня угробишь, нерадивый лекарь!
— Никогда. Никогда, изумруд души моей.
— Не называй меня так.
— Не командуй, одалиска. Слишком шаткое у тебя тут положение, к тому же, ты сейчас в моих руках и на спине Малышки. Мы можем разозлиться оба и тогда, — его руки ползут мне на грудь и одновременно сжимают полушария, спрятанные в лифчик, — ложись-ка на меня. Расслабься и доверься, тепленькая, мягкая, — он усиливает напор и подключает губы. Целует шею, прикусывает мочку уха, затем спускается на скулы и подбирается к губам. — Вот так! Ну, вот видишь, все ведь хорошо, тебе приятно, расслаблено. Спокойно, тихо. Ты такая интересная, таинственная… Оль, ты… Где ты была? А?
Глава 6
Ольга так и не ответила на мой вопрос — один-единственный в тот момент, но важный — я определенно хотел бы знать. Со вздохом откинулась на грудь, разлеглась на мне, как на кровати, и позволила очень многое, но ничего не рассказала:
«Где же ты была, одалиска? Где? Почему не встречались раньше? Я бы тебя запомнил, солнышко. Запомнил! Сто процентов! Поговори со мной, Оль. Слышишь?».
Тишина и женское сопение, ни стона, ни урчания, ни жалостливых просьб, ни пожеланий, ни понукания, ни поощрения, ничего. Ей хоть было хорошо или она все это терпела? Умеет молчать — я снимаю шляпу и преклоняю колени, этого у Климовой не отнять. Ольга — партизан и стойкий разведчик, такого лаской не разговорить, в качестве «языка» не взять.