Чего греха таить, я ведь от души наигрался с ее телом — сижу сейчас, как пришибленный, и с блаженной улыбкой вспоминаю, что, как озабоченный урод, вытворял — целовал тонкую шею, легко и без преград добирался до щечек, подбородка, но не губ. Нельзя! Ни разу не далась — выкручивалась, била по рукам и зло сипела:

«Не хочу! Нет! Нет! Перестань!».

Ладно! Я отступал и вроде бы сдавался, но ненадолго, так на некоторое время — позволял ей дух перевести, а потом — все заново, сначала. Шея, ключицы, щеки, подбородок, грудь. Мял, гладил, сжимал — сука, я ведь ни в чем себе не отказывал. Она покорно принимала, а я нагло пользовался, как заведенный нимфоман. Малышка тихим ходом кружила по огромным просторам базы, а я резвился с одалиской, как желторотый выпрашивающий женскую ласку пацан.

Четыре часа утра. Хорошо-то как! По-майски прохладно, безветренно, тихо, но точно слышно начинающееся щебетанье ранних птах. Курю уже вторую сигарету и ставлю на еще один «повтор» свой вчерашний заскок с таинственной незнакомкой.

Где она была? Где она была? Кто этот чертов Дима? Она, возможно, замужем? Твою мать! Об этом не подумал, чумовой? Вот тебе и неожиданный, но вполне логичный ответ — мне кажется, она боится и не хочет разглашать подробности своей личной жизни, но ведь мама мне сказала, что:

«Она одна, увы, в этом городе никого у женщины не осталось, ей не мешала бы поддержка, помощь и мужское плечо. Леш, ты ведь способен на такие отношения! Я довольно хорошо знаю своего очень доброго и благородного сына».

Ну, скажем так… Все не все, мамуля! Это спорно! А вот ее? Ее она знает? Если да, то достаточно ли хорошо? Мать учила Климову, мой батя тесно общался с ее покойным отцом. Служили вместе, праздновали что-то, гуляли, но я не помню этой девочки, затем девушки, и на финал таинственной женщины среди своих друзей, с которыми частенько встречались на новогодних утренниках или многочисленных праздниках-корпоративах — отец таскал нас с Серым везде. По детству мы с братцем не знали слово «скука» или «сезонная хандра» — батя щедро разбавлял наш досуг, да плюс еще Шевцовы и немного Прохоровы, когда Надька выходила из очередного детского больничного отделения. Ветрянка, краснуха, скарлатина, один раз был даже коклюш — но потом врачи разобрались, ложная тревога — Голден леди просто «съела» в очередной раз «что-то не то». Она, мерзавка, приносила бяку-каку, а мы с братвой ходили по всем больницам с куклой исключительно за компанию — так амбулаторно поддерживали ее. Все это было! Но Климовых в моих воспоминаниях нет — пустая, не зарисованная, страница! Их не помню — ни отца, ни мать, ни ее. Я не встречал доблестное семейство до той злосчастной ночи в клубе. Что о ней знают на сейчас мои родители? Да ты, хитрец, надумал действовать за женской спинкой — какой порядочный сынок? Нет! Это очень некрасиво, даже подло и однозначно неправильно. Ольга — взрослый человек, а мы своими Смирновскими «задушевными» беседами за ее плечами наглым образом вмешиваемся в ее же личную жизнь. Неправильно! Бестактно и очень самонадеянно. Мать, как в горячке, заламывала руки и твердила:

«Она — интересный собеседник, Лешка. Я прошу. Пообщайся с ней чуть-чуть».

Я хмыкал, но маме все же дал слабенькую надежду. Не отрицал тогда, да и сейчас не особо спорю и вроде бы не лезу на рожон. Но!!! Оля не идет на контакт. Совсем! Вернее, вроде раскрывается, расслабляется, даже юморит, разрешает многое, вплоть до дебильных занудно-интеллектуальных жарких разговоров-споров с моей безоговорочной победой — люблю за пояс затыкать, это у меня от мамы; но как только что-то большее или половое — все, «привет», какой-то легкий проигрыш — передышка в разговоре, и опять тот самый… «Привет!». А вдруг у нее есть жестокий и ревнивый муж? А я вот своим присутствием провоцирую семейный скандал, беспочвенную ревность, возможные разборки. Плевать! Нужно, долбодятел, за своей такой сверхпривлекательной половиной внимательнее следить и никуда одну не отпускать, раз у девочки проблемы с верностью и мужским навязчивым вниманием. Сука! А мать почему о нем ничего не знала? Ведь очевидно же, что это, наше такое общение, в частности, может за собой «пренеприятности» повлечь. А возможно ли, что Ольга стыдится своего прошлого или имеющегося семейного статуса? Вполне! У нее грустный и ненавидящий мужчин взгляд, пренебрежение в глазах, когда речь заходит о половых отношениях, словно стойкое разочарование, как будто бы уже все решено и ничего, увы, с этим не сделать. Да прям! Можно подать на развод, в конце концов. С этим определенно нужно что-то делать. Кыш-кыш! Этого мне только не хватало:

«Смирняга-брат — семейный адвокат!».

Ухмыляюсь, предвкушая возможные варианты развития такого положения. Закладываю сигарету в зубы, втягиваю никотин и отклоняюсь на стуле — спустив руки вертикально вниз, вишу на двух скрипящих ножках, уставившись светящимся кончиком сигареты в деревянный потолок веранды.

— Алеша?

И вот опять… Привет! Да чтоб тебя, одалиска! Стул опускается с грохотом на играющий настил, а я давлюсь выхлопным ядом и быстро задыхаюсь:

«Твою мать, как жить хочу!».

Совсем не ожидал присутствия еще одного человека здесь, со мной. Перхаю, как чахоточный, и стучу ногами по полу.

— Я… Ох! Ты? Чего не спится? А? — кашляю и давлю в жестяной банке сигарету. — Разбудил? Помешал твоему ангельскому сну?

— Нет-нет. Я не спала, наверное, уже пару часов. На новом месте неспокойно, вообще не спится. Масса эмоций, впечатлений, да и между ног болит.

Да ну! Ведь ничего вроде не было? Малышка боками растянула, не пойму? Ну-ну! Не спится, «масса впечатлений и эмоций»? По-моему, она надеялась — я на это точно уповаю, что страшный зверь зайдет и овладеет сим гибким телом? Тайно, под покровом ночи, но, увы, все сорвалось. Насильник был не в силах и, если честно, на тот момент не в том игривом настроении.

— Я напугала? Прошу прощения. Не хотела. Можно? — указывает рукой на стоящую рядом садовую скамейку.

— Угу, — прокашлявшись, приподнимаюсь с насиженного места и усаживаюсь рядом с ней. — Мне кажется, — осматриваю ее хлипкую одежду, — ты околеешь в этой кофте. Надо бы чего-нибудь сверху накинуть. Слышишь?

Прикасаюсь к плечам, обтянутым какой-то слишком легкой, как по мне, херней.

— Оль?

— Больше ничего нет. Не захватила. Думала, что этого будет достаточно, — жалостливо-извиняющимся тоном говорит и показывает вздрагивающим движением плечей на то, что сейчас на ней висит красивой, но бесполезной тряпкой.

— Угу-угу, а я ведь тебя предупреждал, — поднимаюсь и направляюсь в дом. — Так-так, сейчас-сейчас, что-нибудь подберем из новомодного, но удобного, гардероба этого противного Смирнова.

— Леш, не надо…

— Это был не вопрос и даже, одалиска, не предложение. Как мой батя говорит — необсуждаемый приказ! Кофе-то будешь? — гну свою линию и не слушаю ее. — Иди сюда, зайди, пожалуйста, внутрь, а то там замерзнешь. Оденешься теплее, и мы снова на свежий утренний воздух выйдем. Давай-давай!