– Кто следующий?

Марьям подняла руку, встала на ноги:

– Давайте я, раз уж такое дело, – и чуть приподняла подол своего длинного ночного платья, явив на свет протез левой ноги. – У меня одна нога фальшивая.

Все шокировано смотрели на её протез, не ожидая такого поворота событий. Одна Элла оставалась спокойной, ибо знала про особенность подруги.

– Что случилось?.. – спросил ошеломлённый Лев.

– В подростковом возрасте я на автобусе попала в автокатастрофу и была единственной выжившей из двадцати человек. Однако за жизнь я поплатилась ногой, – внезапно она звонко рассмеялась. – Будет смешно, если я и в этом кровавом проекте выживу и поплачусь уже второй ногой.

– Надеюсь, такого не будет...

– Я шучу, мой ненаглядный! Но я, конечно же, выживу, ведь, – она шумно зевнула, – ведь у меня удача высо-окая... да и я красивая, мне нельзя умирать, в отличие от вас всех! Ну, что скажете про мой протез? Правда, красивый?

– Удивляет, как ты так спокойно говоришь про свою инвалидность... – сказал Пётр Радов.

– Я это зову не инвалидностью, а своей особенностью, которая делает меня непохожей на серую массу! Но перед сном я его снимаю, так что можете отвернуться, если вам неприятно на такое смотреть.

Лёгкими движениями Марьям сняла протез и положила его неподалёку от себя с ласковой улыбкой, будто укладывала своего любимого ребёнка спать.

– Единственный минус: он о-очень дорого стоил, но зато свои функции выполняет! Вы ведь совершенно не ожидали, что среди вас есть «особенный» человек, правда ведь? Правда?

– Да, не ожидали, – вздохнул Гюль Ворожейкин, отчего Марьям довольно взвизгнула и схватилась за свои щёчки.

– Ура!

Илона, не переставая обнимать Сэмюеля и раздражённая поведением нелюбимой ею Марьям, сказала:

– Так, у нас остался только старый маразматик, который ещё ничего не рассказал!

– Хватит меня обзывать, малявка! – процедил сквозь зубы разъярённый Борис. Девушка показала ему язык.

– Тише, тише, не ссорьтесь! – успокаивающе произнёс Гюль, похлопал Бориса по плечу. – Борис, расскажешь что-то о себе?

Борис задумчиво пожевал зубочистку, взял её в пальцы и дрожащими руками снял каску. Красный ромбовидный рубин на макушке каски сверкнул при свете свечей.

– Это каска принадлежала моему дедушке; он мне её подарил на день рождения, – промолвил он.

– Но почему ты её носишь? – спросил Убаюкин.

– Да, почему? – поддакнула Вита. – Мы слышали, что у тебя... ПТСР.

– Хм... интересно. Но нет у меня никаких диагнозов; я здоров, как бык! И ношу я каску в знак памяти, чтобы помнить своих погибших друзей, жертвы и войну тысяча тринадцатого года; чтобы не забывать тех, кто, храбро сражаясь, пал на земле моей родины – Ренегурбса, – его голос был суров и даже отдавал сталью. Нахмурив брови и увидев, что все внимательно смотрят на него, он продолжил:

– В августе тысяча тринадцатого года в мой родной Ренегурбс ворвались кирнарцы. До сих пор во снах я вижу чёрное небо, что скрывали своими прочными телами бомбардировщики, вижу перед глазами, как люди замертво падают на землю, слышу визги пуль. Мать с отцом пали по дороге к убежищу, а я чудом выжил. Теснясь с остальными выжившими людьми, мы ожидали, когда нас выпустят наши военные, но к нам пришли эти проклятые кирнарцы и вывели на улицу под прицелом!

Землю покрывали кучи мёртвых тел; в воздухе витал железный запах крови и дым пуль; вместо зданий нас окружали обломки. Нас, выживших, взяли в плен, а потом отправили в концлагеря, которые кирнарцы возвели прямо в Ренегурбсе. У нас больше не было имён, только цифры: мне достался номер, где было много шестёрок и троек. Я его уже не помню и не хочу вспоминать.

Погода всегда была мрачной, под стать всеобщему настроению и мешала кирнарцам пробираться в остальные города, тем самым руша их злобные планы по захвату территории. Об ужасах концлагерей рассказывать нет смысла, так как вы сами понимаете, что там творилось. Ужас, самая настоящая Преисподня на земле!

Мне было двенадцать, когда меня, моих друзей Лёву и Перри и ещё нескольких человек взял к себе домой прислугой комендант лагеря. Он считал нас за животных: мы пили и ели из мисок на полу, спали на привязи на улице, прямо на траве. Он постоянно бил нас, унижал, плевал нам в лица и ухмылялся своей противной улыбкой. Я постоянно буйствовал, и в наказание меня лишали еды, и отправляли в подвал на несколько часов, чтобы я успокоился. Но я не собирался поддаваться этому мерзавцу!

Спустя некоторое время самый слабый из нас повесился. Глупый слабак! Я ненавижу самоубийц, ведь это – слабые, ничтожные люди, не способные жить. Нет, Сёма, тебя я не зову слабаком: ты всё ещё живёшь и борешься со своим недугом, значит, ты силён.

– Спасибо, Боря... – Сэмюель кивнул. – Я краем уха слышал про эту войну с кирнарцами, но... как вы выжили?

– Да легко! Мы сдружились с младшим братом Перри и по совместительству сыном коменданта Пеппером. У нас зародился план, который мы прорабатывали больше полутора года: мы собирались замаскировать Перри и поставить его вместо коменданта, чтобы он ослабил военных, а пленных усилил. Пеппер своровал ключи от подвала и наших оков у своего отца, а его старший брат Перри начал буйствовать. Его заперли в подвале, а вечером всех усыпили снотворным. Лёва с Перри перетащили спящего коменданта в подвал, я запер его и Перри начал маскироваться.