Шрифт:
– Эта тварь упомянула мою сестрёнку Азизу. Я не знаю, как он узнал о ней, так как я никогда о ней никому не рассказывал, но это было жестоко по отношению ко мне.
– Рассказывай давай!
– Р-рассказть?
– Конечно! Нам всем очень интересно, чёрный доктор!
– ...в общем... – он запнулся и задрожал от прилива ужаснейших воспоминаний. – Нет, нет... Я...
– Рассказывай!
Табиб осмотрелся; все с интересом смотрели на него и ожидали.
– Ева, – внезапно для всех начал Борис Феодов, – звёздочка наша, этот гад не достоин твоей любви, ты ведь это сама прекрасно знаешь. То, что он помог тебе, не означает, что ты должна вечно любить его. Оставь свою любовь к нему и живи для себя, а не ради него. Я же вижу, что ты, ёмаё, до сих пор любишь его и страдаешь от этой своей любви. Оставь его, пожалуйста; я очень боюсь вида женских слёз и не знаю, что сделать, чтобы утешить тебя.
– Спасибо, господин Феодов... Но вы не знаете силу женской любви; я не мог так просто отречься от неё и отвернуться от того человека, что сделал для меня всё, когда остальным было всё равно. Но спасибо вам, правда. Я постараюсь не плакать, чтобы не пугать вас.
Ева лучезарно улыбнулась сквозь слёзы, что продолжали скоротечно течь из её красивых васильковых глаз.
– Я закончила. Передаю слово следующему.
– И-и кто же им будет? – в нетерпении спросила Илона, не обращая внимания на чувства Евы, которые она считала пустяком. – О, придумала! Эй, ты, чёрный доктор! Будь следующим, а то я вспомнила, как господин Затейников что-то сказал тебе, и ты весь побледнел. Он упомянул какую-то девушку... Кто она?
Табиб Такута посерел: глаза его потухли, руки задрожали, к горлу подступил колючий ком. Взяв себя в руки, он медленно начал говорить:
– Эта тварь упомянула мою сестрёнку Азизу. Я не знаю, как он узнал о ней, так как я никогда о ней никому не рассказывал, но это было жестоко по отношению ко мне.
– Рассказывай давай!
– Р-рассказать?
– Конечно! Нам всем очень интересно, чёрный доктор!
– ...в общем... – он запнулся и задрожал от прилива ужаснейших воспоминаний. – Нет, нет... Я...
– Рассказывай!
Табиб осмотрелся; все с интересом смотрели на него и ожидали.
– В общем... мне было девять, когда моя трёхлетняя сестрёнка погибла. Была осень, я в хорошем расположении возвращался со школы. Мама была на работе, дома находился только очень уставший отец, что следил за нашей непослушной и шумной Азизой. Я пришёл домой, но на мой стук никто не отозвался, а за дверью стоял странный шум. Я попробовал открыть дверь, и она оказалась открытой. Зайдя внутрь, я...
Он запнулся, тяжело дыша и смотря куда-то вдаль; взгляд его широко распахнутых от ужаса глаз был расфокусирован, губы дрожали.
– Отец убил и расчленил мою сестру топором, потому что очень устал от шума. Тогда он был долгое время чрезмерно уставший и злой; кроме меня этого никто не замечал. Я предупреждал маму, но тщетно: она меня не слышала.
Когда отец убивал Азизу, я стоял в проёме двери и наблюдал за этим, не смея шелохнуться. После того, как это чудовище посмотрело на меня, я убежал прочь из дому, спрятался в подъезде и вызвал полицию. Ничего внятного я не сказал, кроме адреса. Вскоре отца арестовали, а мы с матерью переехали в Даменсток, и с тех самых пор я стал бояться крови и смерти.
– Но почему ты стал доктором?.. – в ужасе спросил Сэмюель.
– Мама настояла на этом, я же всегда мечтал стать художником. Я часто падал в обмороки на парах, потому меня прозвали «падучим», – Табиб опустил взор на пол. – Ей богу, если выживу, прекращу карьеру доктора и стану художником. С меня достаточно.
Коридор погрузился в панихидное молчание. Всем было невероятно жаль Табиба, которому в детстве пришлось пережить весь этот ужас.
– Ну, – причмокнула губками Илона, – жалко, конечно, твою сестру. Теперь ясно, почему ты так на трупы реагируешь, «падучий», – она тяжело вздохнула. – Прости, я не умею говорить правильные вещи в такие моменты и сочувствовать...
– Что?? Ты извинилась?? – округлились глаза у Бориса.
– Да, но не перед тобой, старый маразматик!
– Мне только сорок, какой старый?!
– Значит, ты выглядишь плохо!
– Хватит ругаться! – прервал их словесные баталии Сэмюель. – Мы Табиба слушали, а не вашу ругань...
– Я закончил. Спасибо за слова поддержки. Я надеюсь, что вы поняли, почему я так боюсь крови и падаю в обмороки. Просто... я часто возвращаюсь в тот день и сожалею, что не смог спасти Азизу. Она очень любила меня и... И, честное слово, больше никогда я не приеду на вызов, как доктор! Если я выживу, вы услышите обо мне, как о художнике.
– Хорошо! – согласились все.
– Кто следующий? – спросила Илона.
– Давайте дадим слово Петру? Кажется, он хочет что-то рассказать, – предложил доктор Такута.
– Тебе показалось, – ответил Пётр Радов, сложив руку на груди и жуя конец сигареты во рту. – Mais je peux vous dire quelque chose... (фр.: Но я могу вам кое-что рассказать...)
– Хорошо, только давай без иностранных фразочек, чтобы все всё поняли.
– Ладно-ладно, постараюсь. Да и рассказчик из меня, как из коровы бабочка, но, надеюсь, вы мне это простите, – Радов откашлялся. – Буквально три года назад я переехал в Даменсток; до этого я жил в Иафосе и преподавал в элитной школе иностранные языки. Ученики очень любили меня и называли самым лучшим учителем, ведь я пытался преподнести материал так, чтобы все всё поняли; в случае, если кто-то что-то не поймёт, они могли обратиться ко мне, и я без криков, ругани разжёвывал им материал. Я любил детишек, как и они любили меня... На всякие конкурсы меня звали, как конферансье, вместе со мной песенки пели, – в общем, я был местной звездой и очень гордился этим, пока не случилось нечто страшное...