— Мы играли с друзьями, и я упала. Сама виновата.

И тут вклинилась моя мама:

— О, да вы корейцы, — сказала она ласковым тоном, который использовала только по острой необходимости.

Настоящее имя Мэй было Мэхви. Чан Мэхви родом из Корейской Народно-Демократической Республики, которую обычно называют «Северная Корея». Появившийся в приёмном покое врач сказал маме, что у меня очень плохое состояние здоровья. И предупредил, что если всё будет так продолжаться и дальше, то мой организм может пострадать от истощения. Мама не стала вступать в дискуссию с доктором и только ответила: «Понятно». Я поняла, что мама вообще не слушает, о чём говорит врач. Она была в ужасе от осознания, что я проделала дырку во лбу северокорейской девочки. А опекуны с той стороны были в ужасе от того, что вверенная им дочка высокопоставленного северокорейца подружилась с девочкой из Южной Кореи. Или нет. Может, я просто нафантазировала это всё себе.

На следующий день, прежде чем я ушла в школу, мама подозвала меня. Она сообщила, что специально попросила директора и меня переведут в другой класс.

— А пока вообще не разговаривай с этой девочкой.

— Why not? — спросила я.

— Может, тебя вообще в другую школу перевести? — серьёзно, вопросом на вопрос, ответила мама. — Девочка из семьи высокопоставленного лица с той стороны. А ты не знала, учитывая, в какую даль ей пришлось уехать на обучение?

У мамы была удивительная способность строить разговор таким образом, что я никогда не могла признаться, что не знала того, чего не знала, и продолжала оставаться в неведении. Я в упор посмотрела на маму. Теперь, если мы обе были босиком, я была выше матери. Я заметила, как она выпрямилась и неистово потянулась вверх всем телом, чтобы не казаться ниже меня. Я подумала о бесчисленных разговорах на корейском, которые слышала от мамы. Надо было признать, что именно они сформировали меня. Но надо было отвечать.

— Нет.

Мамины глаза округлились, а я продолжила:

— Я не перейду в другой класс и не пойду в другую школу. Я останусь с Мэй.

Закончив говорить, я начала тереть грудную клетку с левой стороны, как это иногда делала мама. Как будто осколок стекла, блуждавший в её крови, без предупреждения передался мне и теперь циркулировал в моём теле.

Мэй в тот день не пришла в школу. Похоже, дыру во лбу так быстро не вылечишь. Впервые за долгое время я сама ела свой обед. Пресный и сухой, как лист бумаги. Я снова пожалела Мэй, которая с таким аппетитом поедала мой безвкусный обед.

— Ты в порядке? — спросила подошедшая ко мне Джесси по-английски.

— В порядке, — мужественно ответила я. Я хотела улыбнуться, но мышцы лица словно онемели, и я едва могла пошевелить ими. Через неделю Мэй всё ещё не появилась в школе. Миранда ни словом не обмолвилась о ситуации с Мэй. Похоже, её специально попросили избегать этой темы в моём присутствии. Теперь нас, само собой, стало девятеро в классе: Бен и Микки, Хлоя и Джесси, Джейми и Майкл, Николь и Джуди. И ещё я. Ватанаби Ли осталась одна.

Надо было что-то делать, пока не стало слишком поздно. Как-то вечером, когда дома никого не было, в небольшой комнатке, которую мы использовали как кладовую, я нашла несколько небольших картонных коробок. Это были коробки, которые мы сохранили после переезда. Я взяла самую маленькую из них и ушла к себе в комнату. Некоторое время я рассеянно смотрела в пустую коробку. Потом отодрала наклейку «Хрупкое» и слегка поскребла ножом оставшийся на коробке слой клея. Теперь это была самая обычная жёлтая картонная коробка. Я достала ожерелье из потайного места, о котором никто не знал, красиво упаковала его в цветную бумагу и положила внутрь коробки. Это было мамино ожерелье с бриллиантом в виде звезды. Всё это время, пока мама искала его, оно хранилось у меня. Я так решила. Мне ведь тоже хотелось, чтобы у меня было что-то, что останется со мной в неизменном виде и никуда не исчезнет. Письмо я написала на английском. «Спасибо за всё, Мэй! Мы ещё встретимся. Обязательно». Я прочно заклеила коробку скотчем. И держа её под под мышкой, села в такси. Я знала только, где находится жилой комплекс Мэй, но точного её адреса не знала. Комплекс выглядел дороже, чем тот, где жили мы, и казалось, его территорию хорошо охраняют. Мама бы обязательно фыркнула: «Ну да, мы же в К., в конце концов!»

Я нашла офис управляющего и со слезами на глазах проговорила:

— Моя подруга перешла в другую школу, а я не успела отдать ей подарок. Эту коробку обязательно надо передать ей.

Мужчина, работавший в офисе, ответил, что не может сказать мне адрес, где живут граждане Северной Кореи, но может передать эту коробку сам.

Жители К. и так в большинстве своём были приветливыми и отзывчивыми. А то, что я тронула его душу, значило, что говорила я абсолютно искренне.

Времена года успели сменить друг друга, прежде чем пришёл ответ от Мэй. Письмо пришло в школу, а на конверте аккуратными английскими буквами было написано моё имя. Само письмо было на корейском. «Обстоятельства вынудили меня ненадолго уехать. Я скучаю по К. и скоро вернусь. И обязательно привезу с собой настоящие камушки для игры. Мэй». Она подписала письмо не «Мэхви», а «Мэй». Письмо, которое не смог бы прочесть никто в школе.

Вечером того дня я сидела на песчаном пляже и смотрела на море. Море, освещённое заходящим солнцем, было безгранично спокойным, словно поглотило собой весь мир. Солнце медленно опускалось за горизонт. Я прожила в К. много месяцев, но здесь всегда был разгар лета. До самого конца здесь всегда будет бесконечное лето. Я всё ещё не знала, как будет «свинья» на местном языке. Теперь я была девочкой, у которой не было даже прозвища. Пока я размышляла о твёрдых, но хрупких вещах и о тех вещах, которые невозможно сломать, солнце окончательно село. В тёмном небе остался лишь круглый отблеск как напоминание о бывшем здесь солнце. Я знала, что мне надо задержаться здесь ещё чуть-чуть, как будто это помогло бы понять какие-то тайны. Я прищурилась, и небо стало ближе. Я подняла руки высоко над головой и хлопнула в ладоши.

Хлоп!

А потом ещё раз.

Хлоп!

За мгновение пронеслось двадцать лет. Я сидела в будущем, в котором осталась только полная тишина, я сидела до тех пор, пока не переплелась с окружавшей меня темнотой.

Ночное колесо обозрения

Когда умер Пак, несколько ежедневных газет выпустили статью, посвящённую его смерти, прямо на первой странице. В том числе там была информация, что прощание с политиком, ветераном национального собрания, трижды занимавшим пост председателя парламента, который скончался от хронической болезни, назначено на следующий день. Он ушёл из жизни в возрасте семидесяти пяти лет. О семье покойного ничего не сообщалось. «Хроническая болезнь», означающая лишь «давнее непроходящее заболевание», в данном случае была совершенно неверным словосочетанием. На шестом десятке жизни у него диагностировали серьёзное заболевание, но Пак полностью излечился. После семидесяти у него были некоторые проблемы с сердцем и предстательной железой, но они никогда не проявлялись хоть сколько-нибудь серьёзно, чтобы вызвать осложнения или привести к смерти. Пак умер во сне.