Ответить на претензии грубостью тогда ему помешал шок, от которого он ещё не до конца отошёл после общаги. Позже он научился прятать свои эмоции за маской безразличия и брутальности. Многие его коллеги постепенно эмоционально выгорали, насилие, с которым они сталкивались на службе, становилось для них нормой. Наверное, если бы настало время, когда все преступления совершались бы без телесного контакта преступника и жертвы, они были бы разочарованы. Но не из-за того, что служба в милиции, а потом в полиции сделала из них упоротых садистов, обожающих переломанные кости и расчленёнку. Просто исчезло бы подтверждение того, что этот мир плох и его не исправить. Это сломало бы сложившуюся у них в головах картину, и тогда поневоле пришлось бы задуматься: а может быть что-то не так с ними, а не с миром? Это был опасный вопрос. Двое коллег Малыгина, пытавшихся его разрешить, застрелились из табельного оружия прямо в служебных кабинетах.

Лучшим и самым доступным лекарством от подобных грустных мыслей всегда считалась водка. В первые несколько лет его службы пятничные пьянки, ставшие в отделе милиции, где он начинал свою карьеру, доброй традицией, едва не привели его к алкоголизму. С семьёй не клеилось. Женщины у него были, и не один десяток. Спорт после армии он не бросил, занимался и бегом, и самбо. После сломанного в драке с наркоманами носа, внешность его стала ещё более брутальной. На некоторых женщин действовало так, что хоть за руку бери и веди к себе домой. Чем он и занимался в своё удовольствие. Но женщины, без сопротивления отдававшиеся на первом свидании, его не устраивали. Распутниц он не любил. Робкие же, покорённые его уверенностью и силой, наутро смотрели на него с таким видом, будто нашли себе отца, который возьмёт на себя ответственность за них и будет водить за ручку и опекать до конца жизни. Эти были ещё отвратительнее распутных. Те хотя бы были честнее. Плотское наслаждение и вычищенные карманы хахаля – вот что их интересовало. Когда у любовника прекращал стоять на них член или заканчивались деньги, они оставляли его в покое и начинали искать другого. Желавшие оказаться за ним как за каменной стеной хотели взять его в рабство, заставить работать на себя не один–два года, а как минимум десять. А то и пожизненно. Он спал с ними, пока не надоедали, а потом спроваживал прочь. Расставания с такими напоминали попытки отодрать с пальцев некачественную жвачку, они цеплялись как могли и оставляли после себя противную грязь. Одна дошла даже до того, что явилась в отдел и просидела несколько часов у дежурной части, надеясь дождаться его и устроить прилюдный скандал. Тогда в здании на оперативном мероприятии находились двое «штатных» понятых – студентов из технического ВУЗа, которые за скромную оплату из агентурного фонда прогуливали лекции и подписывали всё, что им давали, облегчая работу милиционеров. Пришлось попросить о помощи коллегу, тот, давясь от смеха, согласился. Со студентами они спустились к дежурке, и стоило бывшей пассии завопить, он молча развернулся и ушёл, а коллега моментально «принял» скандалистку и препроводил её в камеру. Через восемь часов, когда Малыгин решил, что хватит, женщину отпустили, на прощание выписав ей административный штраф на три тысячи рублей (по максимуму на то время) за нарушение общественного порядка с отягощающими обстоятельствами. К счастью, эта была самая неадекватная. Остальные ограничивались звонками на трубку, на которые он не отвечал.

Странно, но намного дольше ему удавалось жить с РСП-шками, «разведёнками с прицепом», одинокими женщинами, у которых были дети. Эти сначала радовались, что нашли отца для своего ребёнка, охотно после нескольких встреч соглашались переехать к нему домой. Таких у него было четыре. Он предпочитал женщин с маленькими сыновьями. С девочками он терялся, не знал о чём говорить, во что с ними играть. С мальчишками он возился всё свободное от службы время, водил на спортплощадку, бегал с ними по утрам, выпадал свободный день – учил рыбачить на озере. Их матери были довольны. Поначалу. Потом начинались проблемы. Они переставали его интересовать, служба оставляла мало времени, и всё своё внимание он уделял их сыновьям. Женщины мстили. Они переставали давать ему детей, постоянно держали их при себе. Мальчишки протестовали, тянулись к нему. Их матери скандалили и уходили. Даже Ольга Горелко, его бывшая одноклассница, с которой он сошёлся после её развода, уж на что умная вроде бы была, а закончила тем же – молча забрала своего рыдающего пятилетнего Максимку и ушла. Но у неё хоть достало ума и совести не скандалить при ребёнке. Остальные вели себя хуже. У одной даже хватило наглости потребовать, чтобы он оставил ей свою квартиру, чтобы не травмировать Стасика, который тут уже прижился. Стасик, большеглазый вихрастый пятиклассник, обожавший футбол и походы в зоопарк, к счастью, при их разговоре не присутствовал. Да и разговора не получилось. Услышав такое требование, Малыгин молча достал из сейфа хранившийся у него дома травматический пистолет и, вытянув руку так, чтобы, упаси боже, не попасть резиновой пулей в потерявшую всякие жизненные ориентиры бабу, выстрелил у неё прямо над ухом. Из квартиры она вылетела моментально, оставив все вещи. Их он потом аккуратно упаковал и выставил в коридор. На следующий день они исчезли. Хотелось надеяться, что ими не поживилась уборщица.

Неудачи в личной жизни он компенсировал на службе. Стремление навести справедливость никуда не делось, хотя внешне он его и не проявлял. Приговоры преступникам, которых он ловил, поражали его своей мягкостью. Многим подонкам, на розыски которых он тратил недели и даже месяцы, гуманные судьи, приняв во внимание сто одно смягчающее обстоятельство, назначали порой условное наказание, и эти выродки выходили на свободу прямо из зала суда! Он чувствовал себя Сизифом, вкатывающим на гору постоянно срывавшийся обратно в пропасть камень. Тогда его, уже закончившего заочно местный МВД-шный юрфак и получившего первую звёздочку офицера, перевели из патрульных постовых в оперативники и прикрепили сначала к автогруппе, а потом перебросили на ловлю наркоторговцев. Первое, что поразило его, когда он начал работать, так это спокойное отношение к делу двух его коллег. В месяц надо было раскрыть одиннадцать преступлений, таков был плановый показатель, аналогичный показателю предыдущего года. С палочной системой он сталкивался в патруле, но здесь его бесило то, что зная, где продают наркотики, он не мог порой пойти и задержать торговца, поскольку это повысило бы цифру, а значит, в следующем месяце пришлось бы ориентироваться уже на неё. Многих сбытчики, прекрасно зная это, разворачивали особо бурную деятельность именно в конце месяца, когда план у оперов был уже выполнен, и это сходило им с рук. Уже учёный, он слова не говорил против. Однако вскоре у одного их особо злостных барыг, пытавшегося сбежать от него в городском парке нырнув в пруд, и при задержании имевшего глупость схватиться за нож, оказалась в двух местах сломана рука, да так неудачно, что пальцы на состоявшемся через полгода суде так и не восстановили способность двигаться. Другой вообще предпочёл спуститься из окна пятого этажа своей квартиры, где он выращивал канабис, по связанным занавескам. Примерно на полпути узел развязался, барыга полетел на асфальт и остался калекой с повреждённым позвоночником. Третий самосуд едва не оказался для Малыгина роковым. Он искалечил осведомителя. Наркоман со стажем, сколовшийся до того, что без страха сдавал всех, кого знал, обманул его. Почему-то нарочно дал ложные сведения. Тогда он потерял над собой контроль. Он ударил всего два раза, но врачам пришлось проводить «наркоту» трепанацию черепа и откачивать оттуда жидкость. К счастью, тот не стал писать на Малыгина заявление, удовлетворившись отсыпанной ему из изъятых ранее «запасов» трёхмесячной порцией зелья. Коллеги с начальством мигом сообразили, что ветер дует в опасную сторону, и его на два года сплавили куда подальше – отправили учиться в Москву с перспективой последующего повышения. Если бы не память об отце – тоже милиционере, погибшем в перестрелке с бандитами в начале девяностых – его бы наверняка посадили.

После учёбы в Москве он оставаться не стал, хотя и предлагали. Вернулся в родной город. Пошёл вверх по однажды выбранной дороге. Со временем он научился контролировать свою несдержанность, привык носить маску. Прежний Малыгин теперь прорывался наружу редко. Как тогда – с бродячими собаками. А полгода назад он встретил ту, которую так долго искал. Встретил своё второе «я»: женщину, мысли которой были отражением его собственных. Он знал, что делит её с другими мужчинами, но не беспокоился по этому поводу. Его избранница казалась ему существом высшим, к которому не может пристать никакая грязь. Малыгин теперь чувствовал себя счастливым.

– Вот что, – вырвал его из воспоминаний голос Ясьянова, – у меня рабочий день. Прошу покинуть мой офис.

Хозин молча поднялся. Хайдаров последовал его примеру. Сам он поднимался из-за стола долго, двигаясь обдуманно неторопливо, чтобы оказаться последним.

– Проводи их, – нарочито громко сказала мужу Людмила. – Ещё прихватят с собой что-нибудь на память. От этих другого не жди.

При этих словах Хайдаров вскинул голову вверх, оскорблёно блеснув стёклами очков, и явно собирался что-то сказать, но Хозин взял его за локоть и вывел в офисный «предбанник», где они оставили свою верхнюю одежду под присмотром бдительной секретарши. Малыгин последовал за ними. В спину ему дышал Ясьянов.

Дождавшись, когда москвичи, застегнув куртки, выйдут на улицу, он повернулся в дверях к неотступно следовавшему за ним по пятам хозяину офиса. Тот выглядел очень довольным – своим отказом помочь следствию он как будто расквитался с полицией одним махом и за штрафы, и за приводы по хулиганке.

– Негритянка-то хорошо сосёт? – негромко, чтобы не услышала секретарша, поинтересовался Малыгин, наблюдая, как на роже бизнесмена тает по мере осознания выражение триумфа. – Ты не заразись от неё, смотри.

Ясьянов открыл рот, несколько секунд постоял так, с дебильным видом уставившись на стоящего напротив оперативника. Потом, не сказав ни слова, закрыл. Судорожно сглотнул.

– Презервативы используй, – посоветовал Малыгин и, развернувшись, вышел из офиса.

12.

Не получилось. Досадно.

Кто же мог предположить, что когда они втроём приехали на работу к отцу девочки, женщина, поднимавшаяся перед ними по ступенькам, окажется мадам Ясьяновой собственной персоной? Приспичило заявиться к мужу в офис прямо с утра. С секретаршей, что ли, хотела застукать? Не сидится бабе дома. Одного Ясьянова они бы дожали. Впрочем, судя по увиденному, жену он боится и вряд ли бы смог убедить её в необходимости дать согласие на беседу с дочкой. Ничего, получили бы от него принципиальное согласие, а там и до супруги доехали. Поодиночке они бы их уже сегодня уломали. Ну да что уж жалеть. Теперь с допросом девочки придётся посложнее. Принесла мамашу нелёгкая…