Возникает вопрос: почему предупреждения о триггерах нужны в театре или в университете, а не в популярных художественных произведениях, таких как «Игра в кальмара», марвеловские блокбастеры или видеоигры, про которые всем известно, что их «потребляют» подростки, причем все более младшего возраста, потенциально чувствительные к насилию, но не всегда осознающие это? Во множестве творений ума, где довольно часто, цитируя «Глобус», встречаются «сцены насилия», «отсылки к употреблению наркотических веществ», «звуковые эффекты выстрелов» и «искусственная кровь»? Почему следует делать предупреждения о триггерах в театрах и университетах, а не в СМИ, которые демонстрируют ужаснейшие происшествия в прайм-тайм и даже крутят их на повторе в залах ожидания аэропортов и клиниках? Не в многочисленных роликах социальной рекламы (посвященных, например, семейному насилию, вождению в нетрезвом виде, гуманитарным катастрофам, тяжелым заболеваниям и т. д.), чья стратегия часто основана на шоковом эффекте, притом что они запросто могут возникнуть на экране прямо во время просмотра мультика про свинку Пеппу на YouTube?

Иными словами, в каких-то случаях показывать «безнравственность, травмы, насилие, отвратительные поступки», упомянутые Филиппом Годфруа и всегда бывшие уделом человечества, вполне законно и даже привычно, а в каких-то их следует обсуждать, объяснять, обставлять предварительными уведомлениями и патентованными удостоверениями. Нетрудно заметить, что все эти случаи укладываются в систему, образуя две категории: в одной всем правит выгода (индустрия развлечений, состоящая из крупных корпораций, таких как студии Marvel и Ubisoft, платформы Netflix и Prime Video, популярные каналы телерадиовещания, ведущие информационные агентства и т. п.), а другая – старая обыкновенная культура, восходящая к греческой «пайдейя» и латинской «хуманитас», нацеленная не просто на привлечение внимания «свободного времени мозга» {204} , а на чувства и разум. Чувства, которые нужно поразить эмоциями, и разум, который нужно побудить к мысли.

Вот эта обыкновенная культура и вынуждена сегодня отчитываться, доказывая свое право на существование. Брехт, следуя урокам Маркса, блистательно показал в пьесах «Страх и отчаяние в Третьей империи» или «Что тот солдат, что этот», как конфигурации внешнего мира преображают внутренний мир людей. Они могут разобрать человека и пересобрать по-другому, «как машину из старых запасных частей» {205} . То же и с ценностями, управляющими обществом. Раньше считалось само собой разумеющимся, что о худшем нам рассказывают университет и театр. В современном мире этим могут свободно заниматься лишь предприятия, извлекающие из этого прибыль. Потому что деньги снимают все вопросы. Они имеют статус абсолютной ценности. А вот организации, которые продолжают говорить о худшем, не ставя своей целью получение прибыли, возбуждают подозрения. Зачем говорить о чем-то, если не ради прибыли? Чернота человеческой души подлежит демонстрации, только если это выгодно. А если о ней приходится думать, потому что она бьет наотмашь, нужен санитарный пропуск. Как будто психическое здоровье предполагает невосприятие зла. И здесь наблюдается чрезвычайно показательный антропологический феномен, внедряющийся в наше общество, в котором темная сторона человеческой натуры словно бы должна быть «отменена», и тогда настанет «трансгуманистическая» цивилизация, чья культура будет состоять лишь из «чистых» историй.

В Античности было не так. Жестокость мифологических историй, которая на самом деле встречается в сказках по всему миру {206} , – один из открытых человечеством способов усмирять агрессию, изображая ее. Именно об этом говорит Аристотель, когда заявляет, что трагедия, заимствующая темы из мифологии, избавляет нас от «отрицательных аффектов» (ужас, уныние, жалость, которую античная философия почти единодушно осуждает): именно потому, что мы проживаем их в наслаждении мимесисом, то есть в изображении (на сцене, но в некотором смысле и на лекции в университете), мы в то же самое время излечиваемся от них (переживаем катарсис). Это очень древняя идея античной мысли, полагавшей, что «то, что ранит тебя, в то же время тебя излечит». Этот принцип находит свое отражение во многих греческих эротических стихотворениях, а также в стихе из трагедии, который император Клавдий цитирует Британику {207} .

Согласно статье в The New Yorker, справедливость этой мысли недавно подтвердили несколько исследований, опубликованных в период с 2018-го по 2021 год; их выводы, «удивительно схожие», «идут вразрез с общепринятым мнением». Похоже, предупреждения о триггерах «не уменьшают негативную реакцию на неприятный материал у студентов и лиц, перенесших травму или страдающих от ПТСР» {208} .

Иначе говоря, чтобы защитить людей от теневой стороны их натуры, нужно не изгонять ее, а, напротив, озарить светом искусства и мысли, или, говоря словами Китса, красоты и истины, поскольку одно неотделимо от другого. А еще, говоря словами Юнга, «человек становится просветленным не потому, что представляет себе фигуры из света, а потому, что делает тьму сознательной. Однако последняя процедура не из приятных и, как следствие, непопулярна» [21] {209} .

Городской совет Нью-Йорка принял единогласное решение демонтировать статую Томаса Джефферсона, на протяжении последнего века наблюдавшую за его заседаниями.

Причиной этого решения стал тот факт, что Джефферсон был рабовладельцем: ему принадлежало более шестисот рабов, а одна из них, Салли Хемингс, родила ему шестерых детей. Шесть детей от рабыни – это шесть новых рабов, согласно максиме Partus sequitur ventrem, то есть «рожденное следует за утробой», напрямую унаследованной от римского права.

В наше время культуры отмены это, конечно, не первый случай, когда из публичного пространства исчезла статуя, снесенная грубой силой или убранная властями для ее защиты, как это произошло со статуей Черчилля в Лондоне {210} . К слову, за 2021 год, по словам экспертов, которых цитирует The New York Times {211} , было убрано или разрушено несколько статуй Джефферсона, в частности в Джорджии и Орегоне {212} .