— Нет, Милли, — мягко говорит Грейс. — Он лакированный, это несъедобно.

Она пытается оторвать руки свекрови от тарелки, но мама не поддается ни в какую.

— Ой, да пусть ест, — тихо говорит Кевин, понимая, что все его планы сегодня потерпели грандиозный крах: о доме престарелых мать даже думать не хочет, ключи от машины нипочем не отдаст и будет мотать ему нервы до конца его дней. — Может, он ядовитый, на наше счастье.

Рождественским утром, еще до рассвета, Милли перерывает все ящики в столовой — собирает передариваемые подарки, чтобы отвезти к Кевину. Для них с Грейс находится набор подставок под горячее с видами достопримечательностей Сиднея. Эйдин, пожалуй, порадует пакет водорослей (с ними можно делать суши, по крайней мере, так ей сказали). Для маленького Кирана кепка и перчатки — правда, на большом пальце пятнышко от соуса, но ничего страшного — немножко мыла, и все отстирается. Нуале она подарит лак для ногтей (парикмахерша вечно сует ей флакончики), а Джерарду, приехавшему на каникулы домой, — китайскую кулинарную книгу… правда, до сих пор ей как-то не приходило в голову: в его студии хоть кухня-то есть?

Все утро Милли то и дело поглядывает на дорогу, в телевизор, на часы, на дорогу, в телевизор, снова на часы… Чтобы поздравить Джессику, дожидается, когда подруга, по ее расчетам, уйдет на мессу, и оставляет ей поздравление на автоответчике. На следующий день после ареста она позвонила ВД и изложила ей свою медицинскую легенду. Джессика выслушала, ответила с притворной веселостью: «Ну конечно, Милли, Америка от нас никуда не уйдет!» — и повесила трубку. Затем Милли позвонила в туристическое агентство и перенесла поездку, на чем, конечно, потеряла кучу фунтов и пенсов. Теперь, когда поездка сорвалась, она сделалась еще притягательнее: в мечтах Милли то и дело катается с Джессикой в туристическом автобусе по Таймс-сквер и бродит по шумным улицам. Может быть, она отыскала бы на Бродвее какой-нибудь яркий, освещенный неоновыми огнями уголок, бросила бы на землю перевернутую шляпу и запела ирландские баллады — «Danny Воу» или «The Fields of Athenry», — янки слетаются на такое, как мухи на мед. Может быть, поужинала бы корн-догами с кетчупом, купила гигантский холодильник и начала новую жизнь, осталась бы там навсегда.

В половине второго, когда у Милли уже нет сил торчать в пустом холодном доме в день, созданный для тепла, она садится за руль, за несколько минут доезжает до дома Кевина и стучит в дверь. Упреждающий удар. Это одна из множества тонких игр у них с сыном: она всегда появляется на пороге чуть раньше назначенного срока, а он неукоснительно приглашает ее на час-полтора попозже, чтобы она явилась вовремя.

— С Рождеством, — говорит он и улыбается. — Мы же договаривались в три.

— Правда?.. С Рождеством, дорогой! — произносит она нараспев.

— Заходи же. Ты и подарки принесла. — Он забирает у нее часть подарков, завернутых в газетные страницы из спортивного раздела, и наклоняется, чтобы поцеловать ее в щеку.

— Так, пустяки.

— Ну да.

Кевин ведет Милли в гостиную, и она с порога ахает: повсюду горы распакованных подарков, бумага, ленты, банты, мягкие игрушки, новые кроссовки, флаконы с духами, джемперы, шкатулочки для драгоценностей и скомканная подарочная упаковка. По комнате словно ИРА прошлась.

— Да, знаю, — говорит Кевин. — Я как раз собирался…

— Пресвятая Богородица! Сколько подарков! А у африканских детей нет даже миски риса.

— А можно хоть раз без этого?

Милли, уязвленная этим посягательством на свободу слова, раскладывает оставшиеся свертки под огромной елкой. Комната таинственным образом пустеет, и Милли остается одна. Она чувствует нарастающий голод и легкую обиду. Не нравится ей и непочтительная попытка сына засунуть ее в одно из двух мягких, непостижимо белых кресел — как будто она уж такая старая, что ее и ноги не держат. Она долго рассуждает про себя о самоуважении, о неразумном мотовстве и о неуместности белой обивки в доме, где есть дети.

— С Рождеством, Милли! — восклицает Грейс, подходя к ней с хрустальным бокалом шампанского в руке, пожалуй, поприветливее ее собственного сына, как думается Милли. Кевин присоединяется к ним, и они втроем чокаются бокалами, но Милли не хватает детского гвалта вокруг: без него она чувствует себя словно на вражеской территории.

Но вот Милли слышит громкие голоса, а затем и топот молодых ног, спускающихся по лестнице. Дыхание жизни! Джерард, Нуала, а затем и маленький Киран появляются в арке столовой. Они встречают Милли горячими объятиями. Джерард — вылитый Питер: длиннолицый, с таким же одухотворенным взглядом, поэтому Милли в нем души не чает. Но, в сущности, все младшие Гогарти красавцы, умницы, и уверенности в себе им не занимать. «Молодцы вы, отлично справились», — мысленно хвалит Милли Кевина и Грейс.

Нуала, едва держась на своих новеньких роликовых коньках, начинает изображать официантку: неуклюже катается из кухни в столовую с бесчисленными салфетками, ложками, вилками, бокалами и тарелками в руках. Наконец она врезается в дверной проем, разливает стакан молока и смеется. Милли, которой ошибки и промахи всегда милее безупречного мастерства, с удовольствием наблюдает за ней.

Она смотрит в выходящее на улицу окно и разглядывает соседей: мимо идут молодые семьи и парочки, старики в вязаных шапках, небо серое, будто закопченное, но сквозь облака проблескивает солнце. По всему городу дублинцы сейчас ходят друг к другу в гости — это ее любимая часть праздника, детство напоминает. Всем хочется поздравить друг друга с Рождеством, выпить вместе, повеселиться, повидаться с теми, кто приехал на праздники домой из Штатов, или из Лондона, или из Австралии, или куда там люди уезжают — в Ирландии ведь с работой было туго, да и сейчас опять не лучше.

Старший из внуков, Джерард, без подсказок усаживает бабушку во главе стола, подает ей вино, отодвигает стул, рассказывает что-то про Корк и про свою учебу — следует примеру старших, который был у него перед глазами всю жизнь, и вот теперь он, кажется, дозрел до того, чтобы ему следовать. Милли забывает свои горести и удивленно хлопает глазами: она не привыкла к такой суете вокруг своей персоны. Она долго, пристально разглядывает внуков (она уже старая, ей можно), и ее словно подхватывает какой-то мощный поток, на смену которому приходит привычный приступ паники: ведь и этот миг вот-вот пройдет, как все на свете проходит. Навсегда.