– Ого!
– говорю я.
– Так ты хозяин! Ну, значит, можешь читать! Заходи.

Парень, удовлетворенно поводя плечами, заходит в хату, садится рядом со своей дивчиной и обнимает ее за плечи - теперь это его право.

За первым, громко переговариваясь, двинулись и другие парубки.

Я, конечно, исповедал и их, припугнул, что за одну искуренную книжку должен будет каждый привести из дому по овце. И парубки, гордые тем, что их считают солидными хозяевами и они могут взять на себя такую значительную ответственность, расселись между девчатами - кто взяв свою суженую за руку, кто обняв за талию, а кто поскромнее - только положив ладонь на ее колено.

Под конец я читал им "Известия...", и ребята только головами качали: "Ну и англичаны! Вот заразы!.."

Чтобы не переборщить, на этом и закончили - к превеликой радости парубков, которые, разобрав своих возлюбленных, толпясь и поторапливая друг друга, с гомоном высыпали во двор, а потом... разбредутся парами и до рассвета простоят у перелазов рядом со своим неприступным, горячим и жестоким счастьем.

И когда только они будут спать, эти неутомимые язычники? Как будут завтра работать после неистового жара плоти? Или они двужильные? Или, может, пожизненная каторга брака легче любовного изнеможения двух влюбленных, которым старый обычай велит держать себя в чистоте... Может, именно потому наши мудрые предки, столетние деды и бабуси, и выдумали эту самую добрачную мораль, чтобы молодежь стремилась к браку, как жаждущий к воде? Ведь если бы они сближались прежде, чем поп обведет их вокруг аналоя, ничто уже не заманило бы их в брачный ад, где "женился и зажурился - и ложкой, и миской, и третьей колыской...".

О, я как-нибудь пренебрегу всеми заветами предков и открою молодежи всю правду о браке! Пусть тогда меня изжарят на костре или, что пострашнее, проведает об этом моя любимая женушка!.. Вот только вопрос послушают ли меня молодые?..

Не послушают... Стоят себе, как завороженные, позасовывав руки в пазухи своим возлюбленным, и мечтают... как бы уподобиться богу в шестой день его великой работы. И благоговеют перед своими возлюбленными, и продлится это еще с месяц, самое большее с год после того, как сорочку любимой вынесут на всеобщий обзор.

Они и завтра придут в читальню, как на посиделки. Возможно, опять будем читать "Известия...", а в них "Письма из деревни" Остапа Вишни. Вы скажете - это не Диккенс, не Марк Твен, не Джером К. Джером!.. Ну, согласен, но лучшего у нас пока что никто не написал. И будут же смеяться!.. А это, безусловно, лучше, чем - тоже для смеха!
– привязать кошке к хвосту банку и после этого в три пальца свистнуть!

Спустя несколько дней после того, как открыли читальню, удалось мне наконец примирить Виталика с фактом существования его нареченной - озорной девчушки в коротеньком платьице - Кати Бубновской. Нина Витольдовна побаивается оставлять поздно свою дочку одну и берет ее с собою в читальню. Поначалу девочка сидит возле матери очень степенно, даже торжественно - голова высоко поднята, глаза опущены долу, руки прикрывают голые коленки. А вскоре начинается вот что. Сперва потихоньку протянет по полу ногой, затем второй, потом начинает ими размахивать, затем насмешливо осмотрит всех собравшихся, а когда какой-либо из парубков подморгнет соседу, - смотри, мол, какой барчонок, - Катя тайком от матери прищурит глаз и покажет кончик языка. В хате конечно же поднимается смех. Нина Витольдовна удивленно осматривает все общество, а Катя снова принимает благообразно-невинный вид, а когда обратит взгляд своих васильковых глаз к потолку, становится просто воплощением трех христианских добродетелей: здесь и вера - в свое превосходство, и надежда - что мать никогда не заметит ее каверз, и любовь - к игре, ко всему веселому миру. И парни не решаются обидеть ее или хотя бы подразнить. Может, благодаря матери, которую все село уважало, даже в худшие для нее времена.

Я люблю свою маленькую "невестушку". Может, и удастся мне каким-либо образом укротить норовистого Виталика, который до слезной паники остерегается своей шаловливой судьбы.

– Ты у нас хорошо читаешь, - говорю сыну, - а мы все очень устаем. Так, может, пойдешь со мной сегодня в хату-читальню?

Сын горделиво опускает глаза.

– Хорошо, отец, - отвечает он вроде бы равнодушно.

Но я вижу: Виталику приятно сознавать, что его в какой-то мере выделяют среди людей. Возможно, так же гордился собою и тот школяр, которого за гнусаво-певучий голос нанимали читать псалтырь...

Я нарочно немного запоздал с сыном. Когда мы с Виталиком вошли в читальню, там уже было много людей. За столом сидели - наша любимая мамочка, Нина Витольдовна и... Сын так и отшатнулся, но моя рука, которой я обнял его за плечи, нежно, но твердо придержала его.

– Вот, - говорю я всем, - и сын мой хочет нам что-нибудь почитать.

И Виталик, вспыхнув у всех на глазах, вынужден был сесть рядом с этой невыносимой девчонкой.

А она, эта моя невестушка, даже глазами заморгала, с шаловливым вниманием - снизу вверх - разглядывая своего "нареченного". Я знаю, ей, должно быть, очень хотелось тайком ущипнуть его. Но она чувствовала, что Виталик сейчас ненавидит ее, а это тревожило и обижало девчушку, и она (о премудрая Евина дочка!) сразу же нашла верный тон:

– А мы все так ждали тебя! Говорят, что ты ужасно хорошо читаешь! Лучше всех в селе!

Виталик вздохнул тяжело, посмотрел на нее диковатым взглядом.

– Кто? Я?!

Катя закивала головой, и взгляд ее был невинным и голубым - весь сонм чертиков, поджав хвосты, попрятался в глубине ее зрачков.

– Ты, наверно, много стихов знаешь на память. А я быстро забываю.

Виталик взглянул на нее теперь уже удивленно, недоверчиво.

– Х-ха!

С воодушевлением, в котором больше гордости, чем истинного чувства, Виталик читает нам "Сон". Полный триумф. Катя хлопает в ладоши. Парни и девчата еще не знают такого способа проявления чувств, но тоже начинают похлопывать, помогая босыми пятками.

Вечер в разгаре, но детей пора отправлять по домам.

Я говорю Виталику:

– Катя боится одна идти домой.

– Да, да, одна я буду бояться.

Мой сын хмурит брови.

– Хе!
– И, по-рыцарски идя позади нее, выполняет этим самым свой мужской долг и отцовскую волю.

Я представляю, как дети идут по тихой ночной улице, как вздрагивают Катины плечики от прохлады и страха. И сын мой тоже, кажется, чувствует это. И потому рассеивает ее страх спокойной и рассудительной беседой.