Сразу же и улеглись спать.

София долго ворочалась с боку на бок, вздыхала. Дрожала от тревоги, от жалости к мужу. "Заберут, ой, заберут... Одного взяли... а теперь вот и другого!.."

Крепко жмурилась от сдерживаемого плача. И очень хотелось ей быть нежной с ним, чтобы в минуты тревоги скучал по ней, чтобы любил. И хотя сама не склонна была сейчас к ласкам, подвинулась вверх на подушке, приложила к его губам грудь.

– Ой, Степушка...

Он вяло, но послушно пошел ей навстречу.

– Мой медовый... Сладенький... Ой... ой...

Ее долго еще била нервная дрожь, Степану даже стало жаль жену.

Погладил мокрое от слез лицо Софии, поцеловал теплую шею.

– Спи. Все будет хорошо.

– Да скажи им еще, что сердце у тебя болит...
– шептала она.

Степан улыбнулся в темноту.

– Хорошо.

– Да, да... Спи...
– И крепко обняла его.

В сельсовет Степан опоздал, хотя и проснулся до восхода солнца. Накосил сена на леваде. Настелил на телегу, прикрыл двумя одеялами, рядом с собой усадил Яринку и, держась стройно, как всадник на коне, чмокнул и покатил к сельсовету.

На перилах крыльца сидело уже несколько человек, от нетерпения болтали ногами.

Ригор Полищук с серым заспанным лицом был очень сердит.

– Чего так поздно? Иль с Сопией пшено толкли до утра?

Степан сердито посмотрел на него и покосился на Яринку. Полищук только теперь заметил девушку. Крякнул от досады.

– Ну ладно, Левка мы догоним...
– И, вероятно, впервые покривил душой, льстя Яринке: - Ну и красивая дочка у тебя, красноармеец!..

Но Яринка не могла простить ему плохих слов о матери, которые она хоть и не вполне понимала, но чувствовала - недобрые. Прищурив от ненависти свои продолговатые глаза, сказала дерзко:

– А у вас такой дочки не будет, потому что вы сами некрасивые и жинку отвратную возьмете!

Мужики засмеялись:

– Ну, Ригор, получил?

Полищук одними губами изобразил нечто похожее на улыбку, буркнул под нос:

– Сопия! Ну, вылитая Сопия! Ой, красноармеец, несдобровать тебе!

Степан осторожно обнял Яринку за плечи.

– Правду говоришь! Красивая девка! А если в мать удалась - то чем мать плоха?

И почувствовал, как девушка в благодарность - не назвал ребенком! мать похвалил!
– и сама прильнула к нему.

Степану перехватило дыхание. Это был, пожалуй, мир? Или только примирение? Но чем бы это ни было, этой минуты он просил у судьбы давно. В горле защекотало, глаза запекло. И он похлопал Яринку по плечу.

Она сжала плечики, понурилась. Неужели поняла, почувствовала, что он не стал еще для нее отцом? Но за время ее сознательной жизни мужская рука никогда не ласкала девушку, и это было очень непривычно, боязно, и все существо ее налилось непонятной тоской, беззвучным стоном. Неужели отцовская рука может быть такой... горячей, нежной, сладостной?

И, склонив голову набок, девушка с опаской - снизу вверх - посмотрела на отчима. И он моргнул глазами, подбадривая, кивнул ей головой, но так и не поняла Яринка, что именно хотел сказать он ей без слов: да, да, дочка? девочка? дивчина?..

И, с досадой наморщив лоб, она задумалась, ушла в себя, как улитка-недотрога. И хотя не могла теперь думать об отчиме плохо, мысленно твердила: "Только с мамкой не спи! Не хочу!"

Подвода давно уже катилась по полю, мужики ленивыми голосами разговаривали о чем-то, навевая сон, кто-то из тех, кто помоложе, щекотал Яринке спину стебельком осоки, девушка, не оборачиваясь, отмахивалась рукой, пока Степан, заметив это, не приловчился и не вытянул шутника кнутовищем.

Мужики захохотали, и Яринка успокоилась.

"Не трогай маму..." - подумала она и, склонив голову на плечо отчиму, заснула почти счастливой.

Несколько раз просыпалась - припекало солнце, - облизывала пересохшие губы, недоуменно моргала и снова погружалась в сон. И уже Яринку не волновало, что рука Степана, налитая непонятной силой, осторожно и надежно поддерживала ее за плечи.

Временами, сквозь сон, слышала веселый смех мужиков, которые, как ей казалось, смеялись над Степаном, и, хотя этот смех обижал девушку, она делала вид, будто не слышит его. И тем защищалась от насмешек. И, притворяясь, будто спит, вскоре засыпала вновь.

С наболевшей головой и припухлыми от жажды губами Яринка жадно всматривалась в шумный город, стараясь припомнить, каким видела его в первое свое путешествие. Степан остановил подводу возле какой-то застекленной будки и за руку, как маленькую, повел падчерицу к окошку, откуда выглядывал круглощекий дядька с засученными, как для драки, рукавами.

– Сладкой!

И дядька, по-петушиному склонив голову и поглядывая на Яринку одним глазом, нацедил ей стакан желтенькой шипящей жидкости.