В их сознании это убийство так и осталось обыкновеннейшей судебной ошибкой: осудили они и покарали совсем другого и готовы были сейчас просить у него прощения. Судьи, подумайте хорошенько, следует ли кого-либо приговаривать к смерти хотя бы потому, что и вам под горячую руку может попасть невиновный!

Вот так думал я, подпирая плечом стену и рассматривая бородатых неправедных судей.

И мне стало ясно, что и сейчас накажут невиновных.

Как только закончился допрос последнего свидетеля, и наступила короткая пауза, и судьи стали потихоньку переговариваться, я пробрался в проход и подошел к самому возвышению.

– Граждане судьи, я прошу слова!

И хотя это было вполне в норме нового судопроизводства, - право на выступление давало мне постановление ВУДИК о судах, - судьи удивленно переглянулись, а в зале зашамкали:

– Вот этот... самый главный... прокуро-орр!..

– Будет требовать расстрела!

– А злющий!.. Аж трясется...

– Какой-то недоучка... "Вышли мы все из народа..."

Председатель суда перегнулся через стол и указал на меня пальцем:

– Вы хотите дополнить свои показания?

– Н-нет... Но я хочу дополнить и расширить понятие истины... Собственно, я буду, - я сделал ударение на последнем слове, - я буду говорить в защиту подсудимых!

От удивления в зале загудели.

– Вот та-ак!

– Я же вам сразу сказала, что он - благородный человек!

Судья позвонил над головой колокольчиком. Потом пошептался с непостоянными судьями.

– Суд разрешает вам выступить, но только по существу дела!
– И поднял палец.
– Прошу...

– Я спрашиваю сам себя... э-э... спрашиваю, если позволите, вас, граждане... товарищи судьи... спрашиваю подсудимых... и всех... э-э... кто сидит в зале... ставили ли целью подсудимые... э-э... содействовать возвращению буржуазии и помещиков к власти?..

Как видите, я воспользовался недозволенным приемом, хотя всего лишь процитировал отрывок из положения о народных судах. И, так поставив вопрос, сам себе тут же ответил:

– Нет, не имели они... э-э... такого намерения! Кто же перед нами... граждане... товарищи... на скамье подсудимых? Помещики, фабриканты... э-э... царские слуги или сельские мироеды?.. К превеликому сожалению, преступниками стали... простые труженики, бывшие батраки... э-э... бедняки и середняки. Те, которые вчера получили из рук советской власти... э-э... землю и свободу...

Да, они совершили тягчайшее преступление перед личностью... перед отдельным человеком... но ни один из них и в помыслах своих не имел причинить вред советской власти... которой они обязаны всем. Да, да, именно так, но преступление перед советской властью... они все же совершили. Ибо советская власть, известно всем, своими законами гарантирует не только безопасность общества... но и отдельных его членов. Вина подсудимых удваивается... утраивается от того, что убили они, простите... сукины сыны... э-э... совсем неповинного человека... если даже отбросить, так сказать, классовый, социальный подход к этому делу. Но разве могла советская власть... за пять лет своего существования (ну, мы же знаем, что и этот небольшой срок нужно понимать условно)... могла ли советская власть воспитать... э-э... всех своих граждан в духе нового правопорядка, новых общественных отношений... новых, как говорится, писаных и неписаных законов?!

О, здесь бы поразмыслить!..

В этом месте своей речи я остановился, так как от волнения у меня пересохло в горле. Откашлявшись, я продолжал в сочувственной тишине.

– Прошу народный суд понять не только тяжелое потрясение бывшего батрака Македона в связи с потерей единственной опоры в хозяйстве лошади, не только его отчаяние, помутившее разум, не только его обиду от наихудшего преступления в понимании крестьянина - конокрадства, но и тот стойкий (да, да!) пережиток в психологии крестьянина всех времен, который мы сегодня называем идиотизмом сельской жизни, рабством земли. Граждане судьи, прошу учесть все это!

Правильно ли я говорил или нет... ну, не знаю...

Передохнул и вытер пот со лба.

– Я закончил, граждане судьи.

– Вы отрицаете воспитательное значение нашего суда?
– спросил председатель.

– Нет. Если приговор не жестокий.

– А как вы относитесь к кооперативному плану?
– кашлянул в кулак усатый судья.

Я пожал плечами.

– А скажите, - это уже женщина в кожанке, - совершил бы подобное преступление подсудимый Македон, если бы он был членом коммуны, коммунаром?

– Думаю, что этого не было бы. А вот переживал бы он пропажу коня у коммуны - не знаю. И стал бы Македон коммунаром - тоже не уверен... Ведь он так мечтал о своем поле!..

– Вам убитого жаль?
– спросил железнодорожник.

– Безусловно. Но и этих, - указал я большим пальцем на загородку, тоже жаль. Ох, жаль!

– Значит, пускай тогда мелкие собственники убивают каждого цыгана? прищурился демобилизованный красноармеец.
– Чтобы кулацкий закон? Чтобы Махно и Зеленый? И Шкарбаненко? А если башка за башку?!.