Дышать перестаю. Не представляю, как эта встреча пройдёт.

Нервничаю. Не знаю, что Марьям сыну сказала. Могла наговорить про меня плохого?

Могла. Вряд ли стала бы, но…

Я знаю, что в подобной ситуации я не простил бы. Я намёка даже не простил. И зарубил всё на корню.

Что мне стоило тогда по-другому поступить? Проверить, рассказать… Придушить мужское эго, разобраться… Нет, я всё пресёк.

А теперь захлёбываюсь, пожиная плоды собственных поступков.

Но Мара… Она добрее. Вряд ли он ребёнку ужасы рассказала, мечтая меня утопить. Вряд ли в будущем расскажет.

Она уже так много сделала. Сохранила жизнь нашему ребёнку, воспитывала его. Справлялась.

А от меня такой минимум требуется. Не облажаться снова.

— Здравствуй.

Марьям сухо кивает, а сын прячется за её ногой. Прижимается к внутренней части колена, едва выглядывает.

Я медленно присаживаюсь, хотя тянет рухнуть вниз. Упасть и притянуть ребёнка к себе. Рассмотреть.

Это всё ещё…

Очень нереально. Это какой-то кошмар, смешанный с лучшим сном. Осознаю словно рывками.

Я не могу иметь детей. У меня есть сын. И сейчас Мара бы точно не стала лгать. Она хочет избавиться от меня, а не впускать в жизнь. Поэтому…

— Привет.

Я хриплю. Голосовые связки не сводит, их перерезает к черту.

Я не спал, столько всего думал, а в голове… Пусто по итогу. Ноль идей, как разговор завязать.

Кирилл чуть выглядывает. Быстро осматривает меня, а после снова прячется.

— Дядя хватал.

Хмуро напоминает малыш, чуть выглядывает. Запрокидывает голову, а после на меня смотрит.

Маме вопрос адресует, мне — претензию.

— Дядя неудачно пошутил, — вздыхает Мара, сжалившись надо мной. — Это… Мой друг. Он сегодня с нами погуляет, хорошо? Мы это обсуждали, помнишь?

— Но машинки мои.

Хмурится, а я… Черт, у меня реально сердце сейчас встанет. Кирилл на меня смотрит с моим же выражением лица!

Хмуростью, сосредоточенностью. Прищуром тёмных глаз и лёгкой заинтересованностью.

Моя, чтоб его, копия.

Не чертами лица или цветом волос. Но мимика…

В груди ноет. Болит так сильно, что выть хочется. Сколько я всего пропустил. Но вместо этого…

Я улыбаюсь.

— Я не претендую на машинки, — заверяю его. — Я только посмотрю, как ты катаешься, хорошо? Быстро, наверное?

— Да! — гордо заявляет. — Бысто, а щё так — фух. И мама мото овесяла. И…

Я зависаю. Половину из сказанного я совершенно не понимаю. Кирилл лепечет что-то, а я не понимаю. Совершенно.

Как иностранный язык, который мне только предстоит изучить.

Чувствую себя потерянным и никчёмным. Потому что сын мне рассказывает что-то, а я даже не могу вникнуть.

Только киваю, улыбка намертво приклеивается к моему лицу. Я не слушаю, я — смотрю.

Как Кирилл размахивает руками, отходя от матери. Начинает больше доверять, рассказывая что-то увлечённо.

Его ореховые глазки блестят от восторга. Сын трёт опухшую губу, указывает на неё, что-то объясняет.

Сын.

Перекатываю это на языке, в голове вбиваю. Самые прекрасные три буквы в мире.

— Машинки!

Кирилл вдруг срывается в сторону. Хочу его перехватить. Он ведь кроха совсем. Может пораниться, упасть.

Но Мара оказывается быстрее. Легко подхватывает сына на руки, смеётся вместе с ним. Она идеально разбирает всё сказанное им.

Я иду за ними. Чувствую себя подлецом, врывающимся в чужую идиллию. Но не в силах остаться в стороне.

Сын крутится возле детских машинок, пытаясь выбрать одну из них. Лукаво на мать смотрит, указывая на мотоцикл. Но Мара категорична.

Поэтому сын останавливается на чёрной машинке, сделанной под джип. Я тянусь к карману за деньгами.

Мой максимум сейчас — роль кошелька.

И я готов на это. Платить, покупать. Всё, что нужно. Просто… Чтобы хоть ненамного соприкоснуться. Почувствовать себя значимым. Полезным стать для собственного сына.

— Я сам!

Гордо вскрикивает, но после к маме разворачивается. Я тоже смотрю на Мару. Это я хоть могу сделать?

Девушка сомневается. Её лицо искажается, словно в гримасе боли. Я вижу, как она борется сама с собой.