До сей минуты я не слышала, чтобы Кэт произносила слово «мама». Сама я в разговоре с ней называла мамой себя. Давая ей какие-то указания, обычно говорила: дай маме то-то или сделай для мамы то-то. И она с готовностью выполняла мои поручения. Я считала себя ее матерью и соответственно ожидала, что если услышу от Кэт обращение «мама», то оно будет адресовано мне. Но Кэт удалось худо-бедно прочитать письмо Кэндис, и сейчас ее «мама» относилось именно к ней.

Мартин говорил мне, что Кэндис скончалась дома ночью. Тогда же я спросила у него, видела ли Кэт, как умерла ее мать, успела ли попрощаться с ней, а он ответил, что гробовщик забрал тело, пока дочка спала. Негоже пятилетнему ребенку, заявил Мартин, обнимать труп. Когда Кэт проснулась, ей сказали, что мама отправилась на небеса, а спустя пять дней они с Мартином навсегда покинули Лос-Анджелес. Я по-разному представляла реакцию Кэт на известие о кончине матери: слезы, потрясение, гнев, жалкое молчание. И конечно, такую, как сейчас. С письмом Кэндис в руке, она стоит будто заколдованная, вот-вот растворится в воздухе, если я не подбегу к ней.

Я бросаюсь к девочке, опускаюсь перед ней на колени, чтобы мое лицо оказалось на одном уровне с ее лицом. Беру ее за плечи.

— Кэт! Смотри на меня, дорогая! Смотри на меня!

Она медленно обращает на меня взгляд.

— Все образуется, — говорю я ей. — Я о тебе позабочусь. И об этом позабочусь. — Я киваю на письмо. — Я отвезу тебя к ней.

— Мама, — снова шепчет Кэт, глядя на меня невидящим взглядом. Я чувствую, как мои глаза обжигают горячие слезы. Мне хочется вопить, проклинать весь белый свет за то, что по земле ходят такие негодяи, как Мартин Хокинг.

— Я отвезу тебя к ней, — повторяю я надтреснутым голосом. Привлекаю к себе Кэт, чтобы она, если захочет, могла бы положить голову мне на плечо. А она стоит как неживая — одеревеневшая и в то же время обмякшая. Я готова убить Мартина за то зло, что он причинил этой девочке, за то зло, что причинил всем нам. Белинда рядом шмыгает носом.

— Она… она… я не… не… — Кэт так и не произносит всей фразы целиком. Я содрогаюсь, вспоминая разговор с миссис Льюис. По ее словам, Кэт считала себя виновной в смерти матери. И я теперь невольно думаю, что эту мысль внушил ей Мартин.

Я отстраняюсь от Кэт на расстояние вытянутой руки и заглядываю ей в глаза. Она отвечает мне пустым взглядом, словно тоже пытается осмыслить то, как поступил с ней отец.

— Родная моя, послушай, — говорю я девочке. — Завтра утром, как только взойдет солнышко, мы с тобой тронемся в путь. Мисс Белинду отправим к ней домой, а сами поедем искать твою маму, хорошо? Я отвезу тебя к ней. Обещаю.

Кэт моргает, глядя на меня.

— Ты меня понимаешь, милая? Я отвезу тебя к ней.

Кэт едва заметно кивает.

— А письмо отдай мне, Кэт. Там адрес.

Кэт позволяет взять из ее руки письмо, и я убираю его в конверт. Складываю другие документы, беру сейф — попробую открыть его позже — и все это прижимаю к груди.

— Пойдемте съедим что-нибудь, — предлагаю я, стараясь придать своему голосу бодрости. — А потом пораньше ляжем спать, чтобы скорее наступило завтра.

Мы идем на кухню. Я грею остатки супа, подрумяниваю хлеб в духовке. Аппетита ни у кого нет. Пока Белинда и Кэт моют посуду, я возвращаюсь в библиотеку и по телефону звоню в Лас-Паломас. Дежурная медсестра подтверждает, что миссис Кэндис Хокинг по-прежнему является пациенткой лечебницы, и да, она принимает гостей на террасе после обеда, но визиты не должны быть долгими. Я не называю себя, но медсестра и не требует. Меня не удивляет, что Кэндис до сих пор жива, и я рада, что даже в глубине души не надеялась услышать известие о ее смерти. Не хочу, чтобы на Кэт снова обрушилось губительное разочарование. Не теперь. Дважды — это слишком. Завершив звонок, закрываю дверь в библиотеку, чтобы на первый взгляд комната оставалась такой, какой в прошлый раз видел ее Мартин.

Наверху Белинда помогает мне упаковать в дорогу вещи Кэт. Потом мы идем в мою спальню, где я собираю свои вещи — несколько платьев, мамину старую шляпку, папину тетрадку. Мы сносим саквояжи вниз и ставим у выхода. На столик у входной двери я кладу папки с документами, сейф и затянутую на шнурок сумочку с найденным золотом, которое я предварительно высушила.

Когда к отъезду все готово, мы возвращаемся наверх.

— Мы все можем лечь здесь, в моей комнате, — говорю я. Белинда, я уверена, вряд ли пожелает спать в постели Мартина. Я — тем более. И я не хочу, чтобы Кэт спала одна. Снимаю матрас с ее кровати, переношу его в свою спальню и кладу на пол. Затем мы переодеваемся в ночные сорочки — Белинде я одалживаю одну из своих, широкого кроя, — и заплетаем на ночь волосы, словно это самый обычный вечер. Напеваю Кэт бабушкину гэльскую колыбельную, пока ее дыхание не выравнивается и она не погружается в глубокий сон. Когда девочка засыпает, я слышу рядом в темноте тихий плач Белинды. Мне приходится напомнить себе, что сегодня вечером она потеряла мужа. Верно, человека, которого она любит, не существует, но Белинда-то думала, что муж у нее настоящий, и потому ей тяжело смириться со своей утратой: он все равно что умер.

— Справитесь? — спрашиваю я Белинду.

— Нет. Да. Не знаю, — отвечает она усталым скорбным голосом. — Не по себе мне. Я не… — Ее голос постепенно затихает.

— Было время, когда мне тоже казалось, что мой мир рухнул, — говорю я после паузы. — Но вам есть ради чего жить, Белинда. И даже если вы сумеете убедить себя в обратном, солнце все равно взойдет на следующий день. Взойдет. И завтра, и послезавтра. Оно восходит каждый день, невзирая ни на что.

Белинда молчит, а через несколько минут проваливается в тяжелый сон.