Эта девочка без устали штудировала каталоги и техническую документацию (шутили, что она уже знает их наизусть). Она регулярно становилась лучшим менеджером месяца. Но мы невольно задавались вопросом: как она расслабляется? Ну, как отряхивается от этого всего – ежедневного неимоверного напряжения, вот этого вот терпения на грани сил? Казалось, что она робот. Она никогда не разговаривала с нами. Только кратко и по делу. Мы в принципе ничего не знали о ней: что она за человек, почему все время молчит. Мы недоумевали до тех пор, пока однажды утром, когда, воспользовавшись отсутствием Кантур, мы беззаботно шутили и обсуждали какие-то новости, эта девчонка, очевидно, во внезапно проснувшемся желании поддержать беседу, не открыла рот и оттуда не вырвались такие непристойные пошлости… Причем говорила она эти пошлости точно с такой же интонацией и таким же выражением лица, с какими предлагала покупателям наши двери!

Мы все сходили с ума. Неизбежно. Типично или нестандартно, как «молчаливая пошлячка», но все равно сходили. Одни бедняги выгорали и уходили. Или их выгоняли. На их место тут же набирали новых офисных новобранцев. Мы были одинаковые. Мы были заменяемые. Удивительно: ведь это было совсем недавно! Прошло ведь чуть больше десяти лет, но столько всего изменилось за эти годы. Аля говорит, что я сама во многом поспособствовала этим переменам. А мне кажется, все дело в том, что эти перемены были неизбежны, поэтому они и произошли. Сейчас, словно из другого времени, сама удивляюсь, как мы все это терпели, а главное – зачем? Так долго и безропотно. Терпеть такое было нельзя – теперь мы это понимаем. Тогда же это казалось естественным положением вещей, чем-то хоть и ненормальным, но неизбежным.

Упакованные в чехлы своих одинаковых белых дресс-кодовых блузок, мы героически сносили все. Моим коллегам – в большинстве своем таким же девчонкам, которые, как и я, устроились на свою первую работу, – несладко жилось под руководством деспотичной Кантур. А что до меня, то в меня она почему-то вцепилась особенно рьяно. Впилась несколькими рядами своих острющих, как у пираньи, зубов. Вгрызлась, как питбуль вгрызается в чью-то лодыжку. Когда утром я входила в офис и встречалась с ней взглядом, та менялась в лице: злобными огоньками вспыхивали ее широко посаженные глазки, с хитро загнутыми в уголках ресничками, в тонкую упрямую складку сжимались губки в форме бантика, еще сильнее выдвигалась вперед массивная челюсть, с круглым выпяченным подбородочком. Когда я здоровалась с ней, Кантур не отвечала, демонстративно отворачиваясь. Зато днем, занятая работой, я постоянно чувствовала на себе ее едкий упорный взгляд. За что она так на меня взъелась, когда и в чем я перешла ей дорогу, – было непонятно ни мне, ни моим коллегам. Мне доставалось больше других. Все, что бы я ни делала, было, по мнению Кантур, сделано не так, сделано плохо, неправильно. Все вызывало ее визгливую возмущенную истерику. Привыкнув со школы все делать на «отлично», я не могла понять, как так случилось, что я вдруг резко испортилась и стала такой неспособной и бестолковой, какой меня пыталась выставить Рыжая. Мне нужны были деньги, поэтому я терпела любые ее нападки. Я знала, ради чего я терплю.

«Это ненадолго, – успокаивала я себя. – Я уйду сразу, как только накоплю на уроки живописи».

Я выработала свой способ защиты – тактику «вежливого игнора»: когда Рыжая начинала визгливо отчитывать меня, я просто продолжала невозмутимо работать, делая вид, что не слышу ее. А если она была особенно настойчива, я кратко и сдержанно отвечала, что все поняла и исправлюсь. Как же бесилась, как вскипала Кантур от моего нерушимого спокойствия! Казалось, подойди я к ней и затронь ее, раздалось бы «пшшш», как если ты по глупости трогаешь мокрым пальцем раскаленный утюг. Отвесь я Рыжей хорошую оплеуху, она, наверно, не была бы так возмущена. А может… так мне и стоило поступить? Такие стервы, как она, наверняка втайне это любят. Но тогда я была слишком хорошей девочкой. Неопытной и хорошо воспитанной.

Вскоре, убедившись, что ее единоличные придирки не приводят к желаемому результату и что нужны влиятельные сообщники, Кантур начала жаловаться на меня вышестоящему руководству. На первых порах обеспокоенное руководство вызывало меня в свой кабинет и смотрело на меня, строго сдвинув брови. Но вскоре стало ясно, что все эти ситуации либо надуманы, либо я в них не виновата, либо – было даже и такое! – что виновата сама Кантур. Руководство вскоре привыкло к ее постоянным ноющим жалобам и перестало воспринимать их всерьез.

***

Чего добивалась эта маленькая злая женщина? Довести меня до слез и насладиться этим зрелищем? Заставить меня уйти с этой работы? Я не понимала, чего она от меня хочет и зачем ей это нужно.

Я не боялась Рыжей. Она была для меня чем-то вроде назойливой мухи. После того, как руководство перестало реагировать на ее жалобы, она затихла и, казалось, прекратила свои попытки меня уничтожить. Но, как выяснилось, Кантур тихо продолжала свою, правда, уже скрытую борьбу по выживанию меня из офиса. И вскоре ей почти удалось всерьез мне навредить.

Хотите узнать, как из личной неприязни подставляют молодых неопытных сотрудников?

Мастер-класс от Кантур

В тот вечер в пустой зал вошел мужчина. Невысокий, с неприметной внешностью. Он остановился у входа и почему-то сразу уставился на меня. Я удивилась, как быстро подбежала к нему Кантур – услужливо, на цыпочках. Обычно она выжидала хотя бы секунды три, прежде чем возникнуть прямо перед носом у ошеломленного клиента, как чертик из табакерки. Мужчина указал на меня пальцем и громко, театрально произнес:

– Она! Это сделала она!

Кантур подвела его ко мне и усадила на стул. Мужчина смотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Оказалось, речь шла о двери, которую он заказал: ее произвели не в тех размерах, и она не подошла при монтаже. Посмотрев на техническое задание, я увидела, что цифры, подписанные замерщиком, кто-то исправил ручкой.

– Здесь переписаны размеры двери. Вы решили внести изменения?

Клиент всеми силами изображал возмущение.

– Девушка, вы что такое говорите?