На следующий день, в субботу, вдоволь выспавшись, я встала и первым делом разобрала мольберт Дима. За неимением стола я поставила его на стул и разложила разноцветные тюбики на диване возле себя. Я не знала, что хочу написать. И нужно было покупать холст, поэтому я пока просто начала замешивать на палитре краски, в поисках цветовой гаммы своего настроения. Осень за окном заставила меня смотреть на теплые, желто-красные тона: охру, краплак, умбру, английский красный… Из-под кисти выходило интересное сочетание: от горячих и острых горчично-желтых тонов, через обжигающие красно-коричневые, я перешла к густому бордовому цвету, терпкому и вязкому, как гранатовый сок. Для контраста я намешала на палитре своей любимой пронзительно-яркой бирюзы, но все равно не она являлась для меня в тот день центром притяжения. Тот самый оттенок – багряный – манил меня в свою таинственную глубину, рождая в голове какие-то смутные образы, которые не могли найти своего физического воплощения. Это было то, что я переживаю и пережила, это была моя затаенная, скрытая ото всех боль, запекшаяся кровь на старой ране…

«ЧТО ты? И в какую форму тебя облечь? Ты будешь дерево, человек или птица?»

Задумчиво я размазывала кисточкой багрянец по палитре. Казалось, что я стою на пороге создания чего-то большого, мощного, важного… Но оно почему-то не дается, уходит, ускользает от меня… Выходные закончились быстро. Искомый образ так и не был найден. Мучительные творческие поиски в тот раз закончились ничем. Я вновь ничего не успела.

А в начале следующей недели я вышла на новую работу.

3

Я вышла из подъезда и, повыше подняв воротник, чтобы скрыть свое лицо от любопытных взглядов, быстро пересекла двор. Меня все же заметили, и я снова услышала гоготки у себя за спиной.

«Ну почему я не умею сжиматься до размера щепки и выскальзывать на улицу незаметно?»

Так не хотелось выходить, но пришлось: дома не было даже хлеба. Я знала, что они снова будут там – на лавочке у дома. А что им еще делать – других-то занятий у них нет! Раньше, когда я уходила рано утром и возвращалась поздно вечером, мы редко попадались друг другу на глаза, чему я была только рада. Но теперь, когда я в очередной раз осталась без работы и вынужденно сидела дома уже два месяца, они, к несчастью, «разглядели» меня. Особенно я чем-то зацепила двух алкашей из соседней комнаты, которые, казалось, намеренно делали все для того, чтобы мы с ними постоянно сталкивались в общем коридоре. Я старалась выходить из комнаты как можно реже и делать это очень тихо. Но едва открывалась моя дверь, как тут же открывалась и их дверь и эти двое выскакивали в коридор – словно только этого и ждали. И во дворе они каждый раз возникали как из-под земли – не иначе как следили за мной. Что-то в моем облике как будто не давало им покоя, заставляя постоянно на меня пялиться. А их женщин, хмурых и злых, больше похожих на мужчин, окатывать меня ледяным душем молчаливой враждебности. Из-за этих людей просто выйти на улицу было испытанием. Каждый раз эти недобрые или похотливые взгляды, эти усмешки или злобное бормотание у меня за спиной…

А ведь я планировала переезд сюда, как побег от пошлости… Как так вышло, чтобы здесь, на новом месте, все устроилось еще более пошло, чем было там? Раньше я имела смутное представление о тех, кто живет по соседству. Я знала, что контингент в большинстве своем пьющий, опустившийся, деградировавший. Сейчас я узнала этих людей получше, и это стало пренеприятным открытием.

Чего стоит дед-полупаралитик! Он днями напролет просиживает у окна, и каждый раз, когда я подхожу к дому, буравит меня глазами за круглыми стеклами очков, выглядывая из-за шторки. Однажды – всего раз! – он, еле волоча ноги, выполз на улицу. Я столкнулась с ним нос к носу в темном подъезде, где никогда не горела лампочка, и страшный маньяческий взгляд его глубоко запавших глаз заставил меня заледенеть. Мне показалось, что дед зачем-то хочет схватить меня за руку. Я понеслась наверх по крутым ступеням, так быстро, как только могла! Краем уха я слышала про этого деда совсем жуткие вещи… Поговаривали, что он только притворяется таким слабым и с трудом передвигающимся, а сам украдкой при помощи трубочки выпускает из окна зубочистки, пропитанные каким-то неизвестным паралитическим веществом. Когда жертва – обычно молодая девушка – обездвиживается, дед тихонько выходит во двор и утаскивает ее к себе в квартиру. Что он там делает со своей «добычей», никому не известно. Но никто из тех, кто побывал у него, уже не выходил оттуда прежним. Вспоминая безумные глаза этого старика, я без труда верила во все эти байки.

«Бежать мне надо куда-нибудь подальше от этого гиблого дома… – думала я. – Да и из этого города».

Но бежать мне было некуда.

Выйдя на центральную улицу и пройдя немного вперед, я увидела растрепанного седовласого старика, с безумным взглядом и каким-то ящиком на ремне, перекинутом через плечо. Он шел мне навстречу, оживленно размахивая руками и подняв взгляд – словно смотрел на что-то поверх моей головы. Странно: я как будто уже видела его где-то. Ну, конечно: это же тот самый чудик, который шел по улице, ничего вокруг не замечая и разговаривая сам с собой. Да он и сейчас что-то бормочет.

– Что они сделали с истинной Красотой? Той самой, златоволосой, полной добродетели и достоинства, которая когда-то царила на полотнах великих мастеров? Порядком извратили и переврали. Объявили красивым совсем не то. Объявили красивым какую-то мерзость, убожество, уродство. А истинную Красоту – спрятали подальше от наших глаз. С проклятых мегащитов ее совсем убрали. Да и на улицах ее не встретишь. Ууу, проклятые!

Старик погрозил кулаками – неведомо кому. Я улыбнулась. Я уже ничему не удивлялась. Здесь было много городских сумасшедших. Пожалуй, побольше, чем в любом другом городе. Этот чудик тем временем продолжал свой странный монолог:

– Где она сейчас, эта истинная Красота? Та златоволосая Красота, полная внутреннего света, благородства и достоинства, которая веками взирала на нас с портретов великих мастеров, в наши дни лежит попранная, в пыли. Как она чувствует себя сейчас? Нетрудно догадаться… Но что я хочу сказать вам, идиоты! – старик вдруг резко повысил голос до крика. – Крикнуть вам в лицо, презренные глумители: Красота ни в чем не виновата. – Он погрозил пальцем. – Оставьте в покое Красоту! Не трожьте ее своими грязными руками! Вы ничего не понимаете. Ваша нелепая уродливая мода скоро пройдет, а истинная Красота – вернется. И останется. Она вечна. Да, она неоспорима и вечна! Она…

Тут старик встал, как вкопанный, так и не опустив палец, которым он грозил всем вокруг. Он словно только сейчас раскрыл глаза. И смотрели они прямо на меня.

– О боги мои! Венера! Она! Та самая! Она вновь родилась из пены! И я вижу ее. Я ее лицезрею. – Старик протер глаза. – Это невероятно! Разве такое возможно? Куда вы? Умоляю вас, постойте! Не убегайте от меня!

Я резким широким шагом шла прочь. Обернувшись, я увидела, что старик бежит следом, протягивая ко мне руки. Я прибавила шаг.