— Унтер-офицер, ко мне! — позвал Икари. — Слушай внимательно, чтобы потом не перепутать. Смотри на деревню: дальняя землянка будет носить номер один, ближе к ней — номер два, без дверей — номер три, потом четвертый, пятый и так далее, — пояснил Икари. — Понял?

— Так точно, господин капитан!

— Вот эта, крайняя к дороге, фанза будет рабочей. Двери у нее переделать. Они должны быть как железные. В ней будут поселяться команды по моему указанию. Там, ближе к роще, площадка — на ней кормить китайцев. Ни один не должен отходить, пока не съест все, что ему дали. Понятно?

— Так точно, господин капитан!

«Что он еще придумал?» — недоумевал Киоси. Из всего разговора он понял только, что в фанзах будут содержать занятых на военных работах китайцев. Но что за «рабочая фанза», какой «ужин», Киоси не понял.

— Сейчас с ефрейтором обойдите эти конуры и предупредите всех жителей: кого обнаружу здесь завтра в десять часов утра — расстреляю. В их распоряжении сегодняшняя ночь. Предупредите еще вот о чем: если хоть щепка будет взята отсюда, ни один из этих грязных скотов не останется в живых, — закончил наставление капитан Икари.

5

Письмо Бурлов увидел на столе, оно было сложено маленьким аккуратным треугольником. Федор Ильич прочел его и ничего не понял и начал читать снова. Непослушные буквы прыгали, сливались, прятались.

«Федор Ильич!

Вера тяжело заболела тифом и 20 декабря умерла. Последнее, что велела она: „Сохраните дочь для Феди, это будет его последняя радость“. Соня живет у нас. Здоровенькая, но часто плачет. У нас находятся и все ваши вещи. Мы бы очень просили, пускай Соня останется пока у нас, она к нам привыкла. Мы отдадим ей всю нашу любовь, чтобы, хотя Частично, заменить вас и мать».

Федор Ильич смотрел в окно и не замечал, что в блиндаже становилось темно. В памяти проносились обрывочные воспоминания, а перед глазами стояло улыбающееся родное лицо. Озорная шестнадцатилетняя Вера больно треплет его за волосы: «Не лазь в чужой сад, не лазь!» А ему нравится, что она сердится, он смеется и назавтра появляется снова: Потом они встретились, когда ему было уже двадцать три года. А через год Вера была его женой, и они жили в Сабурово. Ругались из-за подгоревшей картошки, брошенного окурка, порознь проведенного вечера. Юношеское чувство, казалось, ослабевало. Вместе с дочкой Соней родилась новая любовь — другая, особенная. Федор Ильич знал, что ни одна женщина не может заменить ему Веру. Нельзя было определить, где кончается Вера и начинается он, было что-то одно: крепкое, радостное, сильное. Семья! В 1941 году Веру с дочерью эвакуировали в Сибирь. И вот…

Федор Ильич вздрогнул и непонимающе оглянулся кругом.

«Почему темно? Что такое? Уже ночь? Сколько сейчас времени? Нельзя себя так распускать». — Он торопливо разыскал на столе спички и зажег лампу.

«Эх, Вера, Вера! — качал он головой, аккуратно разглаживая листок. — Что же делать? Что делать?» К горлу подкатился горький комок и начал душить. Бурлов расстегнул ворот гимнастерки. Федору Ильичу казалось, что нужно что-то делать, куда-то идти, предстоит какое-то неотложное занятие, но что, куда, какое — он не знал. Резкий звонок телефона заставил Бурлова вскочить. Машинально застегнув дрожащей рукой ворот гимнастерки, будто его мог увидеть тот, кто звонил, он снял трубку.

— Слушаю, Орлов! — Федор Ильич напрягал всю волю, чтобы не выдать своего состояния.

— Говорит Ледяной. Объявлена готовность номер один! — услышал он встревоженный голос Рощина.

— Понял!

Старший политрук положил трубку и быстро оделся. «Готовность номер один. Значит, началось. Решили начать вечером… Но почему не утром? Хотя безразлично…»

У дверей блиндажа ему встретился Зудилин.

— Тревога, товарищ старший политрук, — доложил он.

— Принял от Рощина. Наряд пойдет со мной. Секреты выставьте из шоферов, проверьте готовность машин, но без команды не заводить. Я — на Передовом, — на ходу бросил Бурлов, направляясь к землянке линейного взвода.

— Есть! Неужели началось? — тревожно спросил Зудилин и, не ожидая ответа, бегом направился в свой каземат.

Бойцы ожидали Бурлова около землянки.

— Отделение готово, товарищ старший политрук, — доложил Селин.

— За мной! — вполголоса скомандовал Бурлов, сворачивая на протоптанную к передовому пункту тропу.

Из-за туч выплыла луна и осветила лохматые седые сопки, широкую, с черными кочками, в снежных шапках падь, узкие ленточки многочисленных троп. Тайга казалась притаившейся, настороженной. Временами в ее тишину врывались торопливые голоса, урчание моторов, глухой лязг металла.

Бурлов шел быстро, стараясь стряхнуть с себя, схватывающее по временам забытье. Изредка он сбивался с узкой тропы и, не замечая этого, шел по глубокому снегу. Следовавшие за ним бойцы удивленно переглядывались.

Вдруг где-то за Офицерской сопкой на мгновение вспыхнуло слабое зарево. Бурлов резко остановился. Ночную тишину, прорезал глухой орудийный залп. Где-то совсем недалеко раздалась команда:

— Цель сто шесть дивизионом, зарядить!

Бурлов побежал напрямик к пункту. Позади слышался топот и скрип снега.