— Да ты брешешь, должно? Где это водятся такие места?

Кривоступенко промолчал. Потом, меняя тему разговора, насмешливо проговорил:

— Хитрый, видать, наш политрук. Нема того, щоб прямо сказать: все равно, мол, придется досиживать. А вин — статеечку, разговорчики, щоб сбить с толку…

— Ты это к чему, черпак, клонишь? — придвинулся вплотную к повару Калмыков.

— Та ни к чему. Чего ты окрысывся? Просто пидслухав сегодняшнюю балачку политрукову, — уже как бы нехотя отозвался Кривоступенко.

— Какие такие балачки? — угрожающе, но уже с явной тревогой спросил Калмыков.

— Це длинное дило, — Кривоступенко снова оглянулся. — Но колы-небудь расскажу. Да хоть и сейчас. Знаешь, шо? — переходя на шепот, продолжал он. — Ходим за табаком и по дороге побалакаем?

Калмыкова, очевидно, не обрадовало это приглашение. Думая о чем-то своем, он спросил:

— А далеко идти?

— Один час — и мы дома. Ни одна собака и не побачыть и ничего не узнае.

Шофер тряхнул головой и, сунув в снег ломик, сказал:

— Хорошо. Идем.

Минут десять они шли молча. «Ухарь! Табак, наверно, на жратву меняет… Но что мог сказать политрук? Почему придется досиживать?» — тревожно думал Калмыков. Первым заговорил повар:

— Я носил пробу и пид дверями слыхав разговор политрука по телефону. Спрашивал: «Всих, кто из тюрьмы, отправить на Соловки? Це добре, — каже, — а то воны и тут воры та жулыки». У них як человек спиткнувся, не пид ихню дудку — все. Не угодив я политруку пробою в первый день — дав мало — шабаш!

— Врешь ты все, с пробой не так было! — оборвал его Калмыков.

Кривоступенко перевел разговор на свои дела. Они незаметно добрались до Чуркиной сопки, где размещался передовой пункт.

— Ты побудь внизу, а я схожу на энпу, позвоню Ошурину, скажу, что дошлы.

— Разве Ошурин знает?

— А як же? — соврал Кривоступенко. — Ты думаешь, ему курева не надобно? Мы с ним договорились, шо на час-пивтора я смотаюсь.

Оставив Калмыкова у подножия высотки, Кривоступенко двинулся вперед торопливо, но бесшумно. Метров за пятнадцать от пункта, где дежурили разведчики-слухачи, он остановился и, тяжело дыша, внимательно всмотрелся в темноту зарослей. Посеребренные луной верхушки молодых березок застыли, не шелохнутся. Кривоступенко лисьим шагом направился к окопу, но дозорный уже заметил его.

— Стой, пропуск! — донесся тихий окрик.

— Це я, — негромко крикнул в ответ Кривоступенко и, преодолев в три прыжка оставшееся расстояние, соскочил в окоп. С японской стороны хлопнуло два выстрела «на слух». Пули шлепнулись о мерзлую землю где-то рядом.

— С ума сошел, что ли? Или за тобой кто гнался? — сердито пробурчал разведчик Галкин. — Говорю: «пропуск», так и отвечай, а то летишь кубарем. До греха недалеко.

— Перелякався, страшно дуже, — оправдывался Кривоступенко. — А як ты крикнув, то и зовсим душа в пятки нырнула. Думаю: зараз бабахне… А де Селин и Рязанцев?

— Отдыхают в землянке. А тебя зачем прислали? Я же сказал, что посуды у нас дет.

Но Кривоступенко словно не слышал его. Он тихо приоткрыл тяжелую дверь блиндажа.

— Дывысь, и правду сплять! — Оглянувшись на Галкина, повар незаметно накинул петлю запора и сунул в проушину болт.

— Глухой, что ли? — сердито спросил Галкин. — Чего пришел?

— Сейчас доложу, — отозвался Кривоступенко, приближаясь к Галкину. Он нащупал в кармане шинели бритву.

Облокотившись локтями о бруствер окопа, Галкин смотрел в сторону границы, вслушиваясь в ночную тишину. Кривоступенко протиснулся в узком окопе за его спину. Навалившись на Галкина, он сильно дернул за верх подвязанной ушанки его голову к себе и рывком полоснул бритвой по горлу. Захрипев, Галкин обмяк и осел на дно окопа.

— Вот так. Теперь знаешь, зачем пришел, — спрятав бритву за голенище сапог, Кривоступенко обшарил карманы Галкина. Нащупав кошелек, торопливо достал его и, не разглядывая, спрятал в карман. Потом выпрямился, осмотрел руки и бережно взял с бруствера винтовку. Легко выпрыгнув из окопа, он свернул в густой кустарник и направился к границе. Вдруг его слух уловил быстрые шаги.

— Ты куда? Там же граница! — услышал он громкий шепот Калмыкова.

— Знаю, куда иду, — зло отозвался Кривоступенко, останавливаясь у толстого дуба.

— Ну, а где же табак? — нетерпеливо спросил Калмыков.

Повар беззвучно рассмеялся и достал из кармана пачку махорки:

— Закуривай. Через час папиросами угостят. Там и накормят и напоят…

Калмыков побледнел, губы его дрогнули:

— Да ты что…

— Вот что, дружище, — перебил его Кривоступенко. — Дорога теперь одна: через границу — на свободу. Возврата тебе нет: я прирезал одного на пункте.

— Так вот за каким табаком ты меня звал! Ах ты, шкура гадючья, — прошипел Калмыков и бросился на Кривоступенко. Но тот выставил вперед штык. Глухой болезненный крик огласил вечернюю тишину. Калмыков пластом свалился на землю.