— Идемте, — согласился Федорчук. — Дывысь, Давыдова с Петром Варовым всю Комсомольску гвардию собрала. И старший лейтенант там.

— Давайте-ка, Петр Семенович, читайте, — раздалось несколько голосов, когда они подошли к остальным.

— Сегодня центральных нет. Только дивизионная, — ответил Новожилов, доставая газету.

— А ну-ну, читай!

Калмыков, свернув цигарку, искал глазами, у кого бы прикурить.

— Шо ты такий жадный на курево? — недовольно прошептал Федорчук, заметив взгляды Калмыкова. — На, прикуривай!

— «За эти месяцы в наших частях выросли тысячи бесстрашных, отлично владеющих оружием бойцов, — читал Новожилов. — В подразделении, которым командует товарищ Рощин, заслуженно славятся воины-коммунисты Ошурин, Новожилов, Федорчук, комсомольцы Сергеева, Варов, Давыдова, бойцы Земцов, Иванова. Еще недавно отстававший шофер Калмыков, по собственному почину, вместе с другими шоферами оборудовал ко Дню Красной Армии газогенераторную автомашину для подразделения…»

Калмыков вскинул голову. Ему хотелось крикнуть: «Покажи, как там написано!» — и он судорожно затянулся дымом.

— «Но есть среди нас отдельные бойцы, — продолжал читать Новожилов, — которые забывают о своем долге перед Родиной. Красноармейцы Огурцова, Кривоступенко не поняли, что честью каждого бойца должно быть право заявить: мой участок, моя техника, мое оружие в полной боевой готовности. Боец-дальневосточник! Пусть твоя рука крепко сожмет оружие! Жгучая ненависть к врагам должна сделать тебя стойким защитником Отчизны!»

Новожилов молча оглядел бойцов и добавил:

— Написал старший политрук Бурлов.

— Про нас. Смотри ты!

— Правильно все. Хорошо!

— Конец перекура, товарищи, — объявил Ошурин. — По местам!

Калмыков, никого не ожидая, быстро направился к своей траншее. Новожилов догнал его и подал сложенную маленьким квадратом газету:

— Возьми, Никифорович. Такие случаи в жизни не часто бывают.

Калмыков молча взял газету и засунул в боковой карман шинели. «Неужели правда? Да, какое же я имел полное право ругать Новожилова?» Поверил он только тогда, когда прочитал тайком статью сам. «Что же это такое? Может, кто другой? Так нет!.. Вот же: шофер красноармеец Карп Никифорович Калмыков. Это что же такое?»

Захлестывала Калмыкова радость, а высказать ее никому не решался.

6

В маленькой комнате с зелеными портьерами на окнах стоял полумрак. Близоруко наклонясь к низенькому столику, Карцев раскладывал пасьянс. Долгополов, дымя папиросой, вперил взгляд в висевшую на стене карту. Чем бы он ни был занят, что бы ни делал, в подсознании всегда стояла эта большая карта, где линия из коричневых флажков с пауком свастики, извиваясь змеей, обогнула длинной полудугой Ленинград, захлестнула Новгород, вплотную приблизилась к Москве и, чуть не обвившись петлей вокруг Тулы, сползала на юг, к Таганрогу. Словно стремясь навстречу коричневым, желтые флажки с красными кружочками растянулись по маньчжурской границе.

— Что передавали? — не отрываясь от пасьянса, спросил старик.

— Берлин сообщает, что сильные морозы несколько отодвинули сроки занятия Москвы, — вяло ответил Долгополов. — Сейчас в основном линия фронта выравнивается для сокращения протяженности позиций. А Москва передала, что ими полностью освобождены Московская, Тульская и часть Тверской[9] областей, что немцы несут большие потери.

Он умолк. Потом, вскочив с кресла, выкрикнул:

— Невероятно! Вранье! Большевистские бредни. Некому и нечем… — но в его голосе слышались сомнение и отчаяние.

— Да-с! — задумчиво вздохнул Карцев, отодвигая карты и останавливая взгляд на Долгополове. — Мы, князь, в Сибири в двадцатом году, казалось, всех коммунистов уничтожили. А потом едва успели ноги унести… Я реалист, на иллюзии не уповаю, — лицо его стало черствым. — Военный и экономический потенциал России велик, и вся суть в том, насколько сумеют коммунисты его использовать. Фюрер наступил им на хребет, необходимо теперь же рубить и конечности, а то может повториться прошлое. Для этого нужны здесь Рундштедты и Боки, а не чванливые Умедзу…

Появившийся в дверях старый слуга тихо прошамкал:

— Фон Петерсдорф.

Князь бросил взгляд на Карцева, тот утвердительно кивнул головой.

— Проси! — приказал Долгополов.

Петерсдорф вошел стремительно. Его рот скривила застывшая улыбка, маленькие острые глазки смотрели холодно.

— Фаше префосходительстфо, рад фидеть фас! — еще с порога сухо проговорил он. При желании помощник германского военного атташе мог говорить по-русски сносно, но на этот раз не считал нужным следить за произношением и безбожно коверкал русские слова. — Как пожифайт фи? У меня, господа, большой нофость. Наши фойска заняли еще один большефистки город.