Но у меня есть еще один вопрос, который тяжелым облаком нависает надо мной.

— Дженни? Я просто должен узнать одно. — Когда она кивает, я спрашиваю: — Он причинил тебе боль?

Ее рука тянется к косе, когда она опускает взгляд.

— Не физически, нет.

— Пожалуйста, не отмахивайся от того, что произошло, лишь потому что он не оставлял синяков на твоем теле. Синяки, которых ты не видишь, могут причинить такую же боль, как и те, что видимы.

Ее глаза осторожно поднимаются на мои, в их уголках слезы.

— Мне больно не так сильно, когда я с тобой, — шепчет она. — Спасибо тебе за то, что ты мой друг, Гаррет. Думаю, ты действительно был мне нужен.

Тяжесть спадает, когда Дженни расспрашивает меня о моих сестрах, о том, чем мы занимались. Она смеется и улыбается, и я наслаждаюсь каждой из улыбок, которыми она меня одаривает, пока сижу здесь и думаю об этом гребаном слове на букву «Д», о ярлыке, который я поторопился на нас навесить.

Друзья.

О чем, черт возьми, я думал?

ГЛАВА 19

Я все жду, когда Рождество без него станет легче, но тоска работает иначе.

Я даже не знаю, есть ли у горевания правила, знаю лишь, что оно почти всегда ощущается иначе от ожиданий. Думаешь, что знаешь, чего ожидать, потому что уже проходила через это в прошлом году, и в позапрошлом, и за год до этого. На этот раз ты будешь готова. Верно?

Горевать не так просто. Это гребаная мясорубка.

Мое сердце разбито, в нем глубокая, тупая боль, которая не утихает, даже когда я устраиваюсь поудобнее под одеялом, крепче прижимая к себе рамку с фотографией меня с папой, всем сердцем желая еще одного Рождества с ним.

Мой телефон жужжит, и я засовываю его под подушку, не готовая натягивать улыбку, которая сегодня кажется особенно пустой.

Но телефон продолжает жужжать, снова и снова, пока я не выдергиваю его, принимаю звонок, прежде чем понимаю, что это FaceTime, и довольно агрессивно рычу:

— Что?

Гаррет моргает. Он ухмыляется.

— И тебе счастливого Рождества, солнышко. Господи Иисусе, кто нагадил тебе в кукурузные хлопья этим утром?

Я не знаю, как этому мужчине удается это делать, но я выдавливаю улыбку. Маленькую, совсем крошечную. Но чем шире становится его улыбка, тем шире становится моя, и вот я уже закатываю глаза и смеюсь.

— Прости. Я не посмотрела, кто это, прежде чем ответить.

— Прошлой ночью ты заснула на мне, так что я хотел…

— Ты разговариваешь по телефону со своей деееевушкой? — дразнит голос.

— Брысь отсюда, Габби! — Гаррет швыряет подушку, и даже с захлопывающейся дверью я слышу пронзительное хихиканье Габби. Он вздыхает, проводя пальцами по своим спутанным волосам. — Она называла тебя моей девушкой последние три дня.

— Тогда лучше объясни ей все как есть. Скажи ей, что у меня не было выбора, когда мой брат стал хоккеистом; я не стану добровольно встречаться с кем-то из них. Однажды она поймет.

Он отворачивается, потирая затылок.

— Да, ну, Габби невозможно приручить. Она говорит и делает все, что хочет, вроде тебя.

— Ах, так тебя окружают сильные, властные женщины.

— Что-то типа того, — говорит он, выдыхая. — Главное добавь в этот ряд «дикие».

Я прищуриваюсь.

— Ущипну тебя за это, когда увижу в следующий раз.

— Нет, я просто свяжу твои руки за спиной, чтобы твои скрюченные пальцы не могли ко мне приблизиться. Плюс, — он поднимает одну руку, напрягая бицепс, и игриво рычит, — это тело было создано богами. У меня нет ни грамма жира, чтобы его можно было щипать.

— Вы, хоккеисты, все одинаковые: дерзкие засранцы. — Я не буду касаться того факта, что мои женские части покалывает при мысли о том, что он свяжет мои руки за спиной. Но, например… может, в будущем, я захочу попробовать.

— Ты не можешь ставить меня в один ряд с остальными. Я в отдельной лиге.

Не могу сказать, что я действительно не согласна. Гаррет совсем не похож на игроков из новостей. Он похож на мягкую булочку с корицей. Многие женщины ухватились бы за шанс заполучить такого мужчину, как он.

Я отбрасываю эти мысли подальше, потому что предпочитаю не обращать внимания на то, что в итоге мне придется попрощаться с единственными значимыми отношениями, которые у меня когда-либо были, с самой глубокой, искренней связью, которую я нашла с человеком. Прощания — отстой, и я совсем не готова к прощанию с Гарретом где-то в обозримом будущем.

— Что ты вообще до сих пор делаешь в постели? — Спрашивает Гаррет.

— Ты тоже все еще в постели, — замечаю я.

— Я вернулся в постель. Мы уже выпили кофе, позавтракали и открыли подарки.