Ива сама не заметила, как один момент они оказались в просторной до рези в глазах светлой камере с длинными широким столом и тремя стульями: один для заключенного, два для них. Она нервно поерзала на жестком пластиковом стуле, отмечая, что ножки стола забетонированы в пол.

– Нервничаешь? – негромко спросил Хендрих, сложив пальцы в замок, на что Ива мотнула головой и нервно ответила:

– Не очень-то. Допросы обычное дело, это я слишком нервная сама по себе.

– Не то слово, – хмыкнул он и дверь камеры со скрежетом отворилась, и вошел Венглер, которого уже переодели в тюремную робу. Выглядел он обычно, даже бодро для человека, которого ожидает смертная казнь. Увидев Иву, он мягко ей улыбнулся и произнес:

– Добрый день, госпожа Анвиель.

– Добрый день, господин Венглер, – также вежливо отозвалась Ива, на что тот лишь улыбнулся и мягко попросил:

– Что вы, зовите меня просто – Ульрих. Так будет куда лучше.

Ива кивнула и когда он расположился за столом, спросила:

– Скажите, Ульрих, верно ли я понимаю, что ваши мотивы куда глубже, чем обычное предательство? Эденова печать весьма сильный символ, его не наносят абы для чего…

– Ох, я рад, что вы догадались об этом, – он восхищенно посмотрел на Иву, благосклонно улыбнувшись ей: – конечно, Ива. Конечно. Дело не в факте предательства, боги бы с ним, дело в том, что ни одна из жертв не знала, что она – предатель. Каждая была уверена в своей правоте и правильности, и ни одна ни ощущала мук совести позже.

– Елена Линдер была шпионкой, как и десяток убитых вами девушек, что на это скажете? – осведомился Хендрих, на что Ульрих лишь усмехнулся и ответил.

– Я четыре года кормил в окопах вшей. Всякого насмотрелся, всякую гниду человеческую видел. Такие как Елена с ее девками ходили сытыми, пока другие с голода пухли. Образованная умная девица в тылу врага десяток генералов стоит. Только позже я узнал, что бойня на Лисьем Утесе – это ее и ее баб рук дело. Нас предали. Бросили как пушечное мясо. С голыми жопами на быка пошли, – он зло выплюнул, а затем лицо его резко смягчилось, и он произнес: – Извините, Ива, мне не стоит выражаться. У меня были мотивы устранить Елену и ее девок.

– Вас отвергла женщина. Ваша любимая женщина, – тихо произнесла она, глядя ему в глаза и видя, как на его лицо наползает кривая улыбка. Он лишь ухмыльнулся и произнес:

– Пока я был на фронте, она мне прислала письмо. Так мол и так, прости, люблю другого. Не знаю, вернешься ты или нет, а я девка молодая, хочу быть счастлива. Меня тогда товарищи от глупостей остановили, но это… Это тяжело, когда тебя уже никто не ждет, а я назло выжил и вернулся. Она к тому моменту уже дитя нагуляла, осталась одна, а тут я. Ну, думал, что баба – дура, наплели ей всякого заботушки-кумушки, прощу ее, а она… – он запнулся, замолчал, глубоко вздохнул и продолжит: – Она, сами видели, как поступила. Долго рассказывать, но, когда я пошел по карьере в Тайной Канцелярии вверх, так она тут как тут. Не права, мол, была, прости, любимый.

Слово «любимый» он выплюнул злой с ухмылкой, переросшей в почти звериный оскал, и он с наслаждением продолжил:

– Я принял, кончено. И отомстил. Она была у меня первой. За предательство свое она сполна получила. Труп вы ее уже не найдёте – я сжег его в печи крематория.

– Вы говорили, женщины на вас падки, – произнесла Ива после недолгой паузы:

– Все остальные девушки с вами в любовной связи состояли. Так? – Ульрих кивнул: – И все как одна предательницы и изменницы?

– Не можете поверить? – он усмехнулся, насмешливо глядя ей в глаза: – Можно быть предателем не в любовном плане, Ива. Можно быть просто избалованной куклой, привыкшей, что мир крутиться вокруг нее, можно унижать других, выкручивая все соки из человека, а потом выбрасывать на обочину жизни и жить как ни в чем не бывало, не чувствуя никакой вины за это. Я всего лишь пытался сделать мир лучше.

– Испытываете ли вы, Ульрих, раскаяние? – тихо осведомилась Ива, на что мужчина лишь засмеялся и ответил вопросом на вопрос:

– А вы, разве, не чувствуете?

Ива помолчала. Она, конечно, чувствовала: Ульрих веселился, забавлялся, играл с ними, зная, что это в последний раз. Ива внимательно посмотрела ему в глаза и спросила:

– «Гастролера» вы сами выдумали. Как же так никто не догадался, что его не существует? Почему в вас никто не признал чародея? Руническая магия сильная, ее только слепой не почувствует. К тому же при приеме на работу вас уж точно проверили вдоль и поперек, неужто никто не обнаружил у вас в родственниках прадеда со Сканниге или ваша собственная персона не вызвала никаких вопросов?

Ульрих покачал головой:

– Руническую магию способна ощутить только ментальная ведьма. Для остальных это обычный фоновый шум. Магия специфическая и след от нее тоже специфический. Я – магическое существо и фон от меня – нормальное явление. Проверили, конечно, как же не проверять, – он хитро прищурился, а затем ухмыльнулся, переводя взгляд на Хендриха: – Только то было после войны и мои документы, и родословная не вызвали никакого удивления: Северяне со Сканниге были союзниками, кто ж, по-вашему, на работу союзничка-то не возьмет? К тому же, тогда еще не вышел циркуляр об иностранцах, и я успешно попал на службу. С той поры прошло уже семь лет и никому не было дела до моего досье. Что же до вашего первого вопроса: а никто и не искал. Даже ваш любовник, – он качнул головой на Хендриха: – Так и не смог догадаться, что все это подделка. Среди своих редко, кто ищет. Моя партия разыграна, и я ее проиграл. Я лишь жалею о том, что так и не смогу больше завершить начатое. Слишком рано вы меня нашли. Уж Генрих Свелке был мне большим подспорьем в мои делах, сам того не зная.

Ива ничего не ответила на ремарку про любовника и, незаметно тронув Хендриха под столом, передала ему слово:

– Вы, Ульрих Венглер, будете приговорены к смертной казни, вы это осознаете?

– Да.

– Вы принимаете и понимаете всю степень тяжести свершенных вами преступлений?

– Да.

– Вам есть, что сказать в дополнение к уже сказанному вами?

– Нет. Но я имею право на последнее слово?

Хендрих кивнул и тот произнес, обращаясь к Иве:

– Он опасен для вас, Ива, – Ульрих указал пальцем в сторону Хендриха: – Он фанатично в вас влюблен, но любовь эта неестественная. Есть в вас что-то такое, от чего даже мне не по себе, словно бы вы существо другого порядка, а на него оно действует как отрава. Бегите, Ива, бегите, пока не поздно. Сгубит он вас.