Не успел он договорить, как граф уже выбежал на улицу, крича воинам, чтобы живо возвращались в седла. Бренельд тоже был здесь. Два принца и один план — неудивительно, ведь младший всю жизнь был словно продолжением длинных рук старшего.

Ошарашенный Мерван выскочил на порог.

— Нам ожидать вас, граф?

— Нет!

Фронадан пустил взмыленную лошадь в галоп, несмотря на сумерки и скользкую от недавнего ливня дорогу. Рыцари молча следовали за ним, хотя лошади оскальзывались на мокрых камнях, и два всадника уже вылетели из седел, пока они подьезжали к Керку. Но отсюда до Хаубера всего четверть дня пути, счет пошел на мгновенья, и Фронадан готов был рискнуть свернуть себе шею в попытке догнать Сейтера у ворот замка.

Симель резала корни алмеи, щурясь в слабом свете масляной лампы. В спальне короля было темно и тихо, тяжелый воздух застоялся и давил на грудь. В голове был пусто, усталость налила руки свинцом. Всю последнюю неделю Вилиам чувствовал себя плохо, очень плохо, и надежды на то, что он когда-либо встанет на ноги, уже не было. Что-то надломилось в нем с тех пор, как пришли известия о смерти Лотпранда и пропаже Адемара, он ни с кем не разговаривал и полностью ушел в себя. Привыкшая поддерживать короля беседами, Симель чувствовала себя абсолютно беспомощной, а это чувство было ей ненавистно. Для Вилиама настали черные дни.

Симель бросила мелко порубленные корни в котелок и отошла от стола. У королевской постели сидел лекарь из Корсии, Ремигий, приложив пальцы к шее Вилиама и отслеживая его слабое дыхание, — теперь в комнате постоянно находилось по два или три лекаря, после отравления они обязаны были следить друг за другом и пробовать свои зелья перед подачей королю. Вилиам подолгу пребывал в беспамятстве, а когда приходил в себя, то спрашивал тихим шепотом: «Адемар? Фронадан? Гронард? Дор?», — всегда одно и то же, четыре имени. И получая ответ, что никто из них не давал о себе знать, снова погружался в болезненное забытье.

Пока кипятился отвар, Симель отошла к окну раздвинуть портьеры. На землю опустилась ночь, а днем они закрывались от света, причинявшего боль усталым глазам короля. Сейчас на небосводе можно было различить Стрелка и Лань — на эти созвездия она любила смотреть из окна своей спальни, когда была совсем маленькой. Как получали свои названия скопления звезд, Симель не понимала, но эти — эти действительно были похожи на человека с луком и убегающую от него легконогую лань.

— Никуда не годится… — пробормотал Ремигий. Симель оглянулась. Лекарь, сначала пригубив отвар сам, теперь поил им Вилиама, но все равно большая часть жидкости оказалась на подушке, сбегая по подбородку короля тонкой струйкой. Почувствовав укол жалости, она отвернулась к окну. Надо держать себя в руках. Это все проклятая усталость.

Несколько минут вглядываясь в огонь, мерно горящий на маяке, Симель немного успокоилась, хотя поводов для волнения было более чем достаточно. Люди Эно докладывали, что Сейтер отделился от королевской армии, беспрепятственно занял Венброг и казнил герцога. Вилиам счел, что он планировал это еще до начала кампании, и, возможно, сам подначил Годрика к восстанию. Хуже того, он втянул в это Бренельда, и король сокрушался, что никак ему не помешал. Бренельд всю жизнь провел в поместье Сейтера, и Вилиам не знал, чем сильнее разочарован: разрушительным влиянием, которое тот на него оказывал, или собственной его душевной леностью. Бренельд ни в чем не проявлял самостоятельности, не интересовался политикой, а все свободное время посвящал развлечениям.

Вилиам был совершенно разбит и не готов держать в опале сыновей вместо беренского герцога. Подозрение, что Лотпранд пал жертвой Сейтера, истерзало его сердце. Лотпранд никогда бы не пошел на хитрость и не позволил бы Сейтеру запятнать свою честь. Вилиам молился за его душу каждый миг, когда был в сознании, и просил Единого, чтобы Адемар дал о себе знать.

В замке же царило напряжение: бароны и рыцари, не участвовавшие в походе, ждали известий и каждый день спорили до хрипоты, как принять Сейтера. Среди них было немало сторонников жестких мер, защищавших победителя, и Вилиам приказал никогда, не при каких условиях не допускать их к нему в спальню. А если в окрестностях объявится сам Сейтер, при въезде в Хаубер его должен сопровождать хотя бы один из тех четверых, кого так ждал король. Если кто и был способен противиться его губительному влиянию, то только они.

Все эти хлопоты и потрясения сильно подорвали здоровье Вилиама, сломленный, он угасал с каждым днем и будто бы позволил болезни беспрепятственно пожирать себя.

Какой-то шум вывел Симель из задумчивости. Не веря тому, что слышит, она распахнула окно и высунулась наружу. Из-за угла главного здания, там, где находился верхний двор, раздавался цокот копыт и приглушенные возгласы нескольких десятков человек. У ночной стражи был четкий приказ не открывать ворота никому, кроме тех четверых, чьего возвращения ждал король. Кто-то из них наконец вернулся?

— Ваше величество, ваше величество! — Симель подбежала к Вилиаму и потрясла его за плечо, не обращая внимания на гневное шипение Ремигия. Король медленно открыл глаза.

— В замок прибыл большой отряд! Хотите послать вниз гвардейца?

Симель поняла, что он согласен, больше по легкому взмаху ресниц, чем по кивку, на который у Вилиама совсем не хватило сил. Приотворив дверь, она позвала начальника караула. Чеканным шагом тот вошел внутрь и выслушал приказ, нервно теребя край форменной накидки. Гвардейцы проводили рядом с Вилиамом почти столько же времени, сколько и лекари, но привыкнуть к плачевному состоянию короля не могли. Спешно выйдя наружу, караульный послал вниз человека и плотно закрыл дверь.