— Мама, смотри, как я сейчас прыгну, — сказала девочка.

— Нет! — вскричала Эрика, но девочка, ухватившись за края свеса, уже оттолкнулась и устремилась вниз, к площади. Ее руки и ноги трепыхались в воздухе, волосы струились за плечами.

Эрика шагнула на самый край и глянула вниз. До земли восемьдесят футов [122] — головокружительная высота. Однако она не увидела на мозаичных плитах площади тела разбившейся девочки. Слышались только смех играющих детей и журчание воды в фонтане. Эрика обыскала взглядом площадь и нашла девочку. Та, целая и невредимая, плескалась в фонтане и махала ей рукой.

— Мама… она назвала меня мамой, — произнесла Эрика. Она сознавала, что это сон, но, словно наяву, ощущала, как слова сорвались с ее языка, чувствовала запах лета. А эта девочка, ее улыбка… в ее лице сочетались черты Марка и самой Эрики.

Это был тот самый ребенок — та самая девочка, которую Эрика решила не сохранять. И хотя она знала, что скоро проснется, ей хотелось насмотреться на нее, столько всего ей сказать. Золотистый свет затуманился, глаза ее наполнились слезами, и из груди вырвался судорожный всхлип. Эрика поспешила к люку, что вел с крыши. Ей хотелось попросить у девочки прощения, обнять ее. Она торопливо спускалась по бетонной лестнице. Недостроенный театр оставался таким, каким она помнила его с детства, когда играла на стройке.

Эрика вышла на площадь, но оказалось, что теперь уже зима. Землю укрывал слой снега в фут толщиной, работала рождественская ярмарка. Эрика обернулась. Теперь театр был достроен, окна застеклены, на здании висела афиша рождественского представления. Она повернулась к фонтану. Тот был накрыт деревянным помостом, и на нем разместили вертеп. Рядом высилась огромная елка. Девочка, в ярко-красном зимнем пальто, стояла возле вертепа. Перед Эрикой встала группа людей, заслоняя вертеп. Она принялась проталкиваться через них.

— Я здесь! Мама здесь! — крикнула она, но ее голос потонул в шуме и гвалте толпы. Заиграла рождественская песенка «Холодною зимою» [123] . Толпа немного расступилась, и Эрика снова увидела девочку. Та растерянно озиралась по сторонам. Эрика протиснулась между веселящимися людьми, которые пили глинтвейн, и подошла к вертепу. Девочка, надев на голову капюшон своего красного пальто, теперь стояла спиной к Эрике.

— Не волнуйся, я здесь. Мама здесь, — сказала Эрика. Но когда она обняла девочку за плечи, пальто в ее руках смялось. Внутри него было пусто. Эрика крепче стиснула его, но в руках у нее было только пустое красное пальто. Она поднесла его к лицу, вдохнула, но от пальто исходил лишь запах антисептика. Все вокруг стало блекнуть — площадь, рождественская ярмарка, музыка, аромат горячей еды, — сменяясь холодным оцепенением.

Эрика открыла глаза. Обстановка маленького отгороженного больничного закутка постепенно обретала четкость. Боли она не чувствовала, лежала на мягкой постели и словно парила в воздухе. Зрение обострялось, слух начал улавливать традиционные шумы отделения неотложной помощи: топот снующих мимо шагов, тихие голоса, шуршание занавесей, дребезжание таблеток на подносе. Несколько минут она приходила в себя. Дыхание было тяжелым, из глаз текли слезы. Эрика понимала, что ей снился сон, но она была шокирована изощренностью собственного подсознания.

Занавеска отодвинулась, и в закуток вошла маленькая женщина-врач, наверно, не выше четырех футов [124] ростом. У нее были седые волосы, суровое лицо, она выглядела утомленной. Единственным цветовым пятном в ее внешности был ярко-розовый стетоскоп, висевший у нее на шее.

— Как самочувствие? — осведомилась она, снимая со спинки ближайшей к двери койки планшет с историей болезни.

Эрика поднесла к лицу руку, отерла с подбородка слезы.

— Это вы мне скажите, — прохрипела она и затем увидела на тыльной стороне ладони иголку от капельницы. — Черт, а это еще что?

— Морфин, — ответила доктор, листая записи.

Эрика заметила, что ее вторая рука в гипсе от ладони до локтя.

— У вас перелом правой кисти, сломано одно ребро, и, скорее всего, по окончании действия болеутоляющих средств вы начнете ощущать последствия хлыстовой травмы шеи. У вас также глубоко рассечен лоб над левым глазом. Но у меня громадный опыт накладывания хирургических пластырей, так что рубец сформируется по линии брови.

Эрика поднесла руку к шее, скованной фиксирующим воротником.

— Где я? — сипло спросила она, не узнавая собственный голос, и тронула свое лицо. Прикосновения она не почувствовала, но на ощупь кожа была вздутой и бесформенной.

— В больнице «Юниверсити-Колледж», в Лондоне.

— Я знаю, где находится «Юниверсити-Колледж».

— Я вижу, вы офицер полиции. Старший инспектор Фостер, — сказала доктор, глядя в историю болезни.

Эрика вспомнила свою покореженную машину и двух парней, что пытались забрать у нее сумку с наркотиками.

— Я должна поговорить со своим боссом. Где мой телефон? — спросила она, садясь в постели.