— Нет, — я снова склонился над планами. — Должен быть еще путь. Обязательно должен.

В этот момент в глаза мне бросилась едва заметная линия на самой старой карте. Линия, которая могла изменить все.

— Водоотливная штольня! — я провел пальцем по выцветшей линии на карте. — Смотрите, ее пробили в 1905-м, когда нижние горизонты затопило.

Ершов подался вперед, щуря подслеповатые глаза:

— Господи, точно! Ее же при затоплении делали… Чтоб воду отвести, когда шахту прорвало на Покров-день.

— Так она ж затоплена, — с горечью махнул рукой Коровин. — Какой там проход?

— В том и дело! — я развернул карту к свету. — Вода держит породу. Где обрушение, там пустоты, а в затопленной выработке своды стоят. Это наш шанс!

Перегудов потер заросший щетиной подбородок:

— Кислородные аппараты у нас есть. Но как пройти? Там же вода ледяная, течение есть, утащит.

— У пожарных должны быть гидрокостюмы, — подал голос Рудаков. — Я сейчас!

Он бросился к телефону в конторе. Через четверть часа с соседней шахты привезли три комплекта водолазного снаряжения. Старые, немецкого производства, но еще надежные.

В последнюю группу вошли трое: сам Перегудов, спасатель Лукошкин, бывший моряк, и молодой, но опытный водолаз Крутиков с угольного разреза.

— Там, после тридцатого метра, будет поворот направо, — Ершов водил трясущимся пальцем по карте. — За ним подъем на старый штрек.

Спасатели ушли под воду. Потянулись самые страшные минуты ожидания. Удары по трубам стихли совсем. Каждый думал об одном: успеют ли?

Коровин не находил себе места:

— В этой штольне я первую упряжку отработал… Семеныч тогда показывал, как распор ставить. «Слушай, — говорит, — как вода идет. Она сама подскажет, где крепить надо…»

Прошел час. На шахтном дворе собрались рабочие, никто не уходил домой. Хмурые лица, негромкий говор, тревожные взгляды на стрелку часов.

И вдруг по трубам прошла дрожь — не от ударов, а словно кто-то карабкался внутри. Следом раздался протяжный гудок, сигнал к подъему.

Первая клеть вынесла на поверхность Лукошкина и Крутикова. Насквозь мокрые, дрожащие от холода, они улыбались:

— Нашли! Живой!

Следующая клеть подняла Перегудова и… Семеныча! Старый шахтер был без сил, но в сознании. Его бережно приняли на руки, укутали в теплые одеяла.

— Я как первый взрыв услышал, — рассказывал он позже, когда его отпоили горячим чаем в ламповой, — сразу вспомнил про старую штольню. Туда пробирался на ощупь, все по памяти. Дошел до поворота, а там вода… Ну, думаю, где вода, там и воздух должен быть. Так и нашел пузырь в своде. Там и пережидал…

— А как дышали? — спросил кто-то.

— Да там, в пузыре этом, воздух чистый. Вода газ не пускает… — он закашлялся, перевел дыхание. — Только холодно было, ох холодно. Но держался. Знал, что свои не бросят.

Я смотрел на его изможденное, почерневшее от угольной пыли лицо. Вот она, та самая шахтерская мудрость. Не в учебниках записанная, в самой жизни проверенная. И нам, с нашими новыми технологиями, еще долго учиться у таких, как Семеныч.

А он, словно услышав мои мысли, вдруг улыбнулся:

— Вот что, ребятки… Вы это, карты-то старые не выбрасывайте. В них вся память шахтерская. Сегодня вот пригодилась.

За окном ламповой вовсю светило солнце. Где-то в глубине непрерывно работали водоотливные насосы.

В просторном кабинете управляющего было накурено и душно. Керосиновая лампа на массивном дубовом столе отбрасывала причудливые тени на развешанные по стенам планы горных работ. За окном сгущались сумерки — длинный, полный драматических событий день подходил к концу.

Степанов нервно постукивал карандашом по краю стола:

— Значит так, товарищи… С чего начнем разбор?

— С вентиляции, — я развернул на столе схему. — Молодой человек, — обратился я к Черных, — объясните, почему метан-сигнализатор не сработал?

Начальник вентиляции побледнел, его пальцы судорожно теребили край потертого портфеля:

— Понимаете… Мы ждали новые приборы из Германии. А старые… старые вроде работали…

— «Вроде»? — я выложил на стол неисправный сигнализатор. — Вы хоть раз за последний месяц проверяли их калибровку?

В кабинете повисла тяжелая тишина. Ее нарушил негромкий голос Семеныча, старый шахтер, несмотря на уговоры врачей, настоял на своем присутствии при разборе:

— Я ведь говорил тебе, сынок, про манометр на третьем пикете. Неделю назад еще говорил.