Снова ночь спустилась над тайгой, снова на бархате неба заискрились звезды. Кругом глубокая тишина и молчание. Кучка умирающих людей совершенно слилась с окружающей тайгой. Но вот, под влиянием ли цепи дум или мук голода, рыжий Захар не вытерпел гнетущего безмолвия и обрушился беспричинными ругательствами на неизвестных виновников.

— Дьяволы окаянные! Бросили в речке провизию, а теперь околевай через них!

Но ему никто не ответил. Это еще больше озлобило недовольного. Он хотел еще сильнее выругаться, но потом вдруг остановился, охваченный внезапной решимостью поднялся на ноги и, сверкая желтыми белками глаз, обратился ко всем с предложением:

— Вот что, паря! — раздался его злой и настойчивый голос. — Все равно пропадать, так лучше одному, а не всем!.. Бросим жребий!..

Что это значило — всем было понятно.

— Подождем немного, — ответил было один.

— А ждать чего? — еще яростнее крикнул Захар, но тут же, как бы удовлетворив наиболее острое желание, уже спокойно добавил:

— С этим-то можно и повременить до завтра, а только жребий кинем, чтобы знатье было… кому… Как вы?

Никто не возразил. Если в душе кто и не дал согласия, то все равно должен был молчать, так как артельный дух мало имел теперь человеческого. После такого решения все вскочили со своих мест. Немедленно срубили длинный шест и стали мериться: чей верх? Верх вышел Кульбая. Он мгновенно выхватил свой нож и уже замахнулся над собою, но стоявший около него русский удержал его руку.

— Не спеши… не помираем еще совсем… может за ночь что будет, — заметил он, поддержанный бурятом.

Остальные молчали. Это были наиболее озверевшие..» Глаза их бегали, как у рыси, а у края губ пузырями сбивалась белая пена, сбегавшая по волосам бород.

Мучительную ночь провел Кульбай, обреченный на мясо. И зачем он изменил обычаю отцов, зачем пустился в такое предприятие, как добыча золота? Ведь не страсть к обогащению влекла его. Ему надо было добыть средства на калым для получения милой подруги, его Аванди. На несчастье, она дочь зажиточного человека и получить ее дешево нельзя: обидно для достоинства отца. Целый год копил уже Кульбай этот калым, а тут как раз зашли в улус к ним Эти трое золотоискателей купить провизии. Они сказали, что идут на верное место и согласны взять спутников. Предложением их соблазнился Хонхолдой, предложивший код вьюк свою лошадь, и брат его Базар, знакомый с добычей золота. Соблазнился и он, Кульбай, ради Аванди, а теперь… На утро Кульбай решил покончить со своими муками: отсрочки, если и будут предлагать, не брать, и к обеду дать товарищам пищу.

Когда солнце вышло из-за хребта и розовый свет его заиграл на молодых побегах зелени, Кульбай был уже готов. Он отошел в сторону от товарищей, к руслу речки, в долине которой, на склоне горы, они стояли. Там он лег на мох среди мелкого кустарника и положил рядом свой охотничий нож.

Он пришел сюда с готовностью без колебаний принести себя в жертву, но теперь, когда минута эта настала, ему почему-то вдруг стало ужасно жалко своей молодой жизни. Он вспомнил Аванди, старуху мать, сестер, свою юрту, которая должна лишиться хозяина, и сердце его крепко, крепко сжалось. Затем он представил себе, как его молодое, сильное и теперь еще тело, чужие голодные люди станут распластывать его же ножом, нетерпеливо отделяя мясо от костей, жарить в огне его внутренности, сердце… может быть, станут пить его кровь… Ему стало до боли жутко и страшно. Ведь, это сейчас, через пять минут, даже раньше. Они ждут уже… Нет, нет, он не может, не хочет! Но он все-таки должен умереть или все равно умрет со всеми… Тогда его сердце, глаза съедят черви, а может быть звери или птицы. Всем надо пищу… Кости его звери растащут по тайге. Это так, да, но это не то!..

Уходя он сказал товарищам, что крикнет, когда надо будет итти к нему. Его уже никто больше не отговаривал, и все теперь нетерпеливо ждали его голоса, как вороны призывного крика на падаль. Этот голос, ведь, призовет их к жизни, извлечет из поглотившей наполовину могилы и даст жуткую сладость насыщения!..

Но прошел час, другой, а Кульбай все лежал и думал. Не раз уже брал он в руку нож, прикладывал его к обнаженной груди, против трепещущего сердца, и снова клал рядом с собою. Если бы теперь кто-нибудь приблизился к нему с целью поторопить, он сумел бы защититься!..Но к нему никто не шел, никто не нарушал течения его мыслей, и он лежал, уставившись поблекшими глазами в ясное небо. Если бы он повернулся в сторону и тщательно всмотрелся в кусты, то увидел бы против себя, шагах в десяти, пару острых, воспаленно бегающих глаз. Они жадно и давно уже следили за каждым его движением. Увидел бы клочки рыжей шерсти на мертвенно-бледном человеческом лице, и дуло собственной кремневки. Но он смотрел только в небо и видел только создаваемые его воображением образы и картины. Наконец, мысль Кульбая стала уставать от бесплодных поисков выхода и озлобление стало охватывать его сильнее и сильнее. В припадке гнева он легко мог решиться на то, на что не хватало решимости в минуты размышления. Еще один приступ, и он уже твердым, решительным движением хватает нож, заносит его над собою, отворачивает голову в сторону и… вооруженная рука его бессильно, как парализованная, падает, а из глаз горячие слезы скатываются одна за другой… С противоположного берега речки, из кустов ерника, пытливо смотрят на него милые, кроткие глаза ручного оленя-подростка. Куль-бай плачет теперь, как ребенок, хотя не знает еще наверное, сон это или действительность?

Но это была прекрасная действительность. Через минуту он услышал уже гулкий звон боталов, подвязываемых орочонами своим оленям.

Быстро, едва владея собой, вскочил он на ноги и каким-то диким, самому ему незнакомым голосом, закричал:

— Эй!.. Здесь люди голодают!..

Звон боталов замолк. Он повторил окрик и через минуту услышал, как медный гул усилился и стал расти. Это был колокольный звон воскресению из мертвых. Он был спасен…

В детском нетерпении, Кульбай бросился к товарищам, но те также знали уже, в чем дело, и теперь не решались взглянуть ему в глаза. А он готов был всех обнимать и всем кричать о своем счастье…

Когда подошедшими орочонами была раскинута юрта, и голодная компания пила настоящий горячий чай с оленьим молоком, орочоны рассказали, что послал их на помощь к ним вернувшийся верховой бурят, который тоже был очень плох от голода. II вот они шли теперь разыскивать их и нашли…

Ни о ночной жеребьевке, ни об утреннем приготовлении к страшному пиру людоедов — никто не обмолвился ни словом перед чистою жертвой человеческого сердца…

Рассказ Д. Мак-Кейля

Перевод К. Парфеновой

Иллюстрации Д. Вилькинсона

Войдя на железнодорожную платформу, я с ужасом увидел, что кондуктор махнул зеленым флагом и дал свисток. Носильщика моего нигде не было видно. Что тут делать? Я был в ужаснейшем положении. Вскочить ли на поезд и явиться в Лондоне на парадный обед весьма богатого дядюшки в поношенном дорожном костюме, или подождать носильщика и следующего поезда? Но тогда я опоздал бы и вызвал неудовольствие старого дядюшки.