Кертор не раз задумывался об этой разнице. У него была возможность прочувствовать ее на собственной шкуре. Герцог Гоэллон попросил - и он сделал; с удовольствием, с восторгом семнадцатилетнего юнца, готового услужить кумиру. Сделал десяток раз и продолжал делать то, от чего его выворачивало, словно с тяжкого похмелья, от чего ныло под ложечкой и опускались руки. Делал для того, кто попросил, не надеялся на награду, на одобрение и даже на краткую благодарность; делал ровно потому, что его попросил конкретный человек, и этого было достаточно.

Руи обошелся с ним грубо и бесцеремонно, наговорив обидных слов и выставив дураком, а потом пожелал, чтобы Флэль сам выставлял себя дураком дальше, уже по собственной воле - и получил желаемое. Господин комендант Скоринг был в сотню раз вежливее, деликатнее и ласковее. Он не дерзил; он все объяснял; в каждом жесте, в каждом движении головы сквозили внимание и забота; он не требовал ничего трудного, недостойного и неприятного... но керторец сотню раз мечтал опустить Скорингу на голову канделябр.

Или ударить в спину - против чести, против всех законов благородства, навсегда оставшись в памяти окружающих подлецом, - но ударить, вложив в этот удар всю ненависть, которой накопилось с лихвой...

Вместо этого Кертор отделился от стены и подошел к господину коменданту, встав по левую руку. Годы жизни в столице выучили его притворяться, изображать на лице то, что противоречило мыслям и чувствам - но как легко было прятать под улыбкой презрение и отвращение, и как трудно - радость под презрительной гримасой!

У Флэля была лишь минута, меньше минуты, чтобы сделать то, что он должен был; сделать и не попасться, не вызвать подозрений у Скоринга, который оказался удивительно внимательным к мелочам, наблюдательным и умным. Он рисковал, чудовищно рисковал. Одно неверное слово, неверно выбранный тон или слишком мудреная реплика, и комендант догадается, что связь между Кертором и Гоэллоном - совсем не того рода, что он думает.

– Герцог, вас можно поздравить с победой?
– голос дрогнул.

– Что, вы за время моего отсутствия сменили гнев на милость и даже готовы меня поздравить?
– приподнял бровь герцог Гоэллон.

– Какое интересное предложение!... Вы всерьез думаете, что я клюну на подобную наживку?

– Вы, как я погляжу, в мое отсутствие увлеклись рыбалкой?
– Герцог не смотрел на него, не смотрел вообще...
– Достойное занятие, куда более достойное, чем путаться под ногами у тех, кто занят более важными делами.

– Рыба бывает хитрой и увертливой, но до вашей скользкости ей далеко.

– Кертор, вы помните, о чем я вас просил?
– господин комендант сделал шаг вперед и встал между ними.
– Будьте так любезны...

– Вот и славно, - кивнул коменданту герцог.
– Господин Кертор отправится ловить рыбу, которая ему более по силам, нежели моя скользкая персона, а мы с вами продолжим нашу беседу.

– Друг мой, я вынужден просить вас оставить нас. Подождите меня в Белой приемной, - элегантно поклонился Флэлю Скоринг.

Понял ли Гоэллон?.. Яснее выразиться Кертор не мог - не тыкать же пальцем в коменданта с радостным воплем "вот ваша хитрая рыба!", но - понял ли? Не забыл ли за две с лишним девятины слова, брошенные им в полутемной комнате дома верховного судьи Форна? Может быть, не стоило бросаться ему навстречу, затевая странный и подозрительный разговор, а нужно было написать, отправить письмо со случайным уличным мальчишкой?

Не перемудрил ли Кертор со своей наивной конспирацией? Кто ему мешал написать письмо и передать его через третьи руки так, что никакой следящий не нашел бы концов? Есть мэтр Длинные Уши, немалая часть доходов которого идет как раз от анонимной передачи корреспонденции, и еще не было случая, чтобы он подвел, а письмо оказалось не в тех руках...

Молодому человеку было о чем написать, было о чем рассказать, и разговор этот потребовал бы не одного часа. Господин комендант Скоринг сделал его одним из своих доверенных лиц. За несколько седмиц в эту дружбу поверили все окружающие, и, как надеялся Кертор, поверил в нее и сам Скоринг. Он ни разу не дал понять, что сомневается в искренности расположения, которое выказывал ему Флэль. Напротив, он, кажется, считал своего "друга" наивным простачком, который по уши погряз в уважении, восторге и восхищении персоной господина коменданта.

Скоринг считал, что месть - вполне достойная наживка, а возможность ее осуществить - надежный крючок, и Флэль крепко заглотал его, глубоко, по самые потроха, и теперь уже не сорвется. Скорийский здоровяк сделал его своим поверенным. Не раз и не два Флэль передавал письма, которые нельзя было доверить посыльным, присутствовал при частных беседах господина коменданта со скорийскими владетелями, которых в последнюю пару девятин в Собре стало вдвое больше против обычного. Скоринг почти каждый вечер приглашал его на бокал вина и, можно сказать, откровенничал; будь Флэль настолько глуп, насколько считал его комендант, он поверил бы, что вальяжное злословие в адрес некоторых членов королевского совета - откровенность, то, что и впрямь на душе у скорийца.