Конечно, игнорировать предостережение канцелярии было неразумно. Он мог бы радоваться дополнительному финансированию фонда и забыть об оскорбительном отзыве приглашения на церемонию в бундестаг. Но ни радость, ни забывчивость никогда не были присущи Вишневскому. И то, что другие считали умным, он по большей части находил глупым. «Вечно ты ведешь себя как глупый честный житель востока», — сказала его же на, на что он лишь устало кивнул.

И дело было вовсе не в том человеке, который заменил его в бундестаге, это не было игрой уязвленного самолюбия, маскулинной борьбой с конкурентом. Хотя, есл и быть честным, то и в нем тоже.

Но не только.

Больше всего Вишневского раздражало то, как обращались с этим человеком. Насколько неважной оказалась в итоге его история, настолько неважной оказалась история самого Вишневского. Настолько неважной оказалась вся история этой полностью исчезнувшей страны. На самом деле они оба были всего лишь статистами, источником аргументов для других. И хотя в глубине души он всегда это понимал, но роль, отведенная ему на этот раз, была настолько унизительной, что он просто не мог больше в этом участвовать.

Он свернул на Раумерштрассе, прошел мимо круглосуточного магазина и через два дома увидел синюю вывеску. «Кинозвезда» — какое громкое название для крохотной видеотеки, подумал Вишневский, преувеличение, сравнимое с раздуванием оплошности до масштабов героического подвига. Вишневский замедлил шаг: он решил сперва разведать обстановку. Возможно, Хартунга не было на месте, у него же теперь столько дел. Вишневский поймал себя на том, что втайне надеялся не застать Хартунга. Он боялся.

Света в видеотеке не было. Вишневский остановился у витрины, но ничего не смог разглядеть. Что ж, подумал он, по крайней мере, я попытался.

Он подошел к другой витрине с черно-белым плакатом, на котором мальчик со свирепой гримасой направлял пистолет на девочку. Вишневский прислонился к стеклу и смог разглядеть в темноте очертания стеллажей, а в глубине помещения — включенный монитор компьютера.

Тут он услышал чей-то голос за спиной:

— Господин Хартунг не дает интервью, если вы пришли за этим.

Вишневский обернулся и увидел стоящего у круглосуточного магазина невысокого полного мужчину в синем рабочем халате.

— Или вы хотите взять напрокат фильм? — спросил мужчина. — Тогда приходите завтра днем.

Вишневский кивнул, буркнул себе под нос извинение и поспешил уйти, чувствуя разочарование и облегчение одновременно.

Хартунг стоял у полки с детскими фильмами, ведя пальцем по пыльным футлярам с дивиди-дисками, и в итоге остановился на «Сокровищах Серебряного озера». Но уже на пути к прилавку он засомневался в своем выборе, вернулся к полке и задумался. Он надеялся немного отвлечься, как раньше. Хотя не был уверен в уместности слова «раньше», когда речь шла о событиях, которые происходили лишь пару недель назад. «До всего» — так правильнее.

До всего «Сокровища Серебряного озера» были бы, несомненно, верным выбором. Хартунг погрузился бы в увлекательный, утешительный мир индейцев, где самый страшный момент — когда Сэм Хокинс снимает парик, обнажая выпуклые шрамы. Но сейчас у Хартунга вдруг возникло ощущение, что кино больше не спасает. Оно утратило свою магию. Проблема была, конечно же, не в кино, а в нем самом. Он слишком устал, в его голове роилось слишком много вопросов. Возможно, он стал слишком взрослым для того, чтобы найти утешение в детском фильме.

Дверь открылась, и вошел бородатый мужчина. Тот самый, который вчера вечером стоял у его магазина. Хартунг проверял свою почту, когда этот бородач прижался лицом к стеклу витрины. Наверняка это был один из свидетелей Иеговы: они всегда приходили осенью — должно быть, потому, что в это гнетущее время легче всего убедить в приближении конца света.

— Добрый день, меня зовут Гаральд Вишневский, я к вам по важному делу.

— Извините, но ни в сатану, ни в конец света я не верю. И пожалуйста, не пытайтесь спасти мою душу, возможно, у меня ее просто нет.

Вишневский удивленно смотрел на него.

— Ой, вы не из свидетелей Иеговы? — спросил Хартунг.

— Нет, но то, что вы сказали о вашей потерянной душе, может кое-что прояснить. Господин Хартунг, вы не знаете меня, и я вас тоже не знаю, но все же наши пути пересеклись… Придется начать издалека, чтобы все объяснить.

Вишневский рассказал о речи, которую, вообще-то, должен был произносить он, о своей работе в фонде, запрещенных листовках, годах тюрьмы. Он рассказал о расследовании Хольгера Рёсляйна по делу Хартунга, о реакции федеральной канцелярии, о договоренности хранить молчание и невозможности соблюсти эту договоренность. Вишневский говорил тихо, было видно, что он волновался.