Конкретно этот дом, говорят, строила бригада из Ташкента — что заметно по чуть более широким окнам и массивным подоконникам. Снаружи — потрёпанная временем штукатурка, некогда покрашенная в бежево-розовый цвет, кое-где отваливается, обнажая кирпич. В подъезде тусклая лампочка висит под потолком, стены выкрашены в два цвета — снизу грязно-зелёный, сверху серый. Пахнет сыростью.

Квартира находится на третьем этаже. Дверь железная, заменена лет десять назад, что говорит о желании хозяина обеспечить безопасность.

Дверь нужной квартиры открывается быстро. Хозяин — седой афганец. Его взгляд насторожен, но вежлив.

— Добро пожаловать. Входите.

Разглядываю его в упор.

Мужчина лет пятидесяти пяти, сухощавый, с резкими чертами лица и проницательным взглядом. Щёки впалые, скулы острые, кожа загорелая, обветренная. И борода, придающая его облику суровость.

Одет просто: хлопковая белая рубашка, закатанные рукава, штаны цвета хаки. В руках — чётки, которые он перебирает с тихим щёлканьем.

Голос у него низкий с характерным акцентом.

Перевожу взгляд на брата.

Серёга явно здесь не впервые. Идёт уверенно, кивает хозяину, жестом приглашая меня следом.

Квартира простая: ковры на полу, низкие столики, подушки вместо диванов. Запах специй и чего-то ещё… Я присаживаюсь, но напряжение не отпускает.

— Откуда у тебя этот адрес? — снова спрашиваю брата, пока хозяин ставит чай.

— Узнал. Надо было. Всё расскажу, не здесь.

Вижу, что он что-то скрывает. Серёга избегает смотреть в глаза. Когда хозяин возвращается с подносом, я замечаю, как его рука дрожит. Он что-то знает или боится нас?

— Брат, доверься мне, — бросает тихо Серёга.

Я киваю, но внутри всё, как натянутая струна.

Это место, этот хозяин, этот странный чай с горьким привкусом — всё не по мне.

Может, просто я ещё не отошёл от последнего боя, точнее, мясорубки, в которую мы угодили? Вот нервы и шалят.

Или всё –таки, я прав, и здесь та самая «нехорошая» квартира, где что-то пойдёт не так.

Сергей тянет паузу, будто хочет сказать что-то серьёзное, но почему –то не решается.

— Ну, рассказывай, — говорю, постукивая пальцем по колену. — Зачем вызвал?

Лицо у него каменное, и глаза, будто застыли. Нервно поджимает губы.

— Мать, Глеб… она сильно заболела… Когда мы думали, что тебя уже нет.

Я напрягаюсь. Это слово — «нет» — отзывается в голове, как автоматная очередь.

— Что значит «думали»? — переспрашиваю медленно, чтобы дать себе время осмыслить.

— Ей сказали, что ты погиб. Кто-то из ваших, с части. А потом — тишина. Похоронка не пришла, никакой бумаги. Мы искали тебя через всех, кого могли найти. Отец звонил по своим старым связям, я ходил в военкомат. А тут вдруг из части сообщили, что ты жив.

Я сжимаю кулаки.

— Кто это сделал? Кто ей врал?

Сергей качает головой.

— Не знаю. Но ей было плохо, Глеб. Очень плохо. Она два месяца из дома не выходила, пока мы искали тебя. А потом её ударил инсульт. С тех пор она еле ходит, в больнице лежала.

Мать. Я представляю тихую невысокую женщину на кухне, где она ставит на стол горячий чай и домашний пирог, когда мы ещё детьми возвращались с двора. Ту ли женщину я представляю? Но ведь я теперь Глеб Беркутов. А значит, она моя мать.

— Ты мог бы написать, Глеб. Хоть пару строк.

Сергей упрекает, но голос у него мягкий.

— Я писал, — отвечаю тихо. — И вам, и ей. Только письма обратно приходили, с пометкой «Адресат выбыл».

Сергей хмурится.

— Странно. Мы на месте были. Никуда не уезжали.

Я пожимаю плечами. Это ещё один вопрос к людям из моей части, но ответа я вряд ли найду.

— А ещё… — Сергей морщит лоб, будто ему больно продолжать. — Вера…

Я вижу, как он избегает моего взгляда, глядя куда-то за окно.

— Что с Верой?

— Она ушла.

По документам, с которыми я ознакомился, Вера — жена Сергея.

— Ушла? — Я не верю. — Как это?

— После твоего ранения. Мы все тогда думали, что тебя больше нет. Она долго держалась, а потом что-то сломалось. Мы с ней поссорились.

— Из-за чего?

Сергей опускает взгляд, будто вспоминает что-то неприятное.

— Я сказал ей, что хочу, чтобы она родила ребенка. Случись, что со мной, кто род наш продолжит? Она закричала, что это легко говорить, но когда это не получается, что она должна делать? Мы поругались, и она ушла.