Смотрит на меня, как удав на кролика, заранее уверен в том, что я что-то замышляю нехорошее. И лазутчиком пробрался на их практически запретную территорию.

Спокойно выдерживаю его пристальный взгляд. Не собираюсь позволять себе слабину. Полковник выправляет осанку, смотрит на меня, не моргая.

Их там учат что ли прицельному взгляду? Запугать оппонента, чтобы быстрее добыть у него информацию. Прячу усмешку в уголках губ.

— Вызвал начальник штаба, товарищ полковник, — отвечаю уверенно. — Вот, направляюсь. По какой причине — не в курсе.

Особист медленно приподнимает одну бровь, ни на мгновение не отводя взгляда. Склонив голову, будто прислушиваясь, он прищуривается, как если бы уловил в ответе что-то подозрительное.

— Вызвал, говоришь? Проверю. В штабе — посторонним находиться не положено, — произносит он с заметной настойчивостью.

Чувствую, как внутри поднимается раздражение. Я давно привык, что моя дерзкая уверенность вызывает у таких, как этот особист, настороженность и недоверие.

Что-то в его тоне и выражении лица вызывает неприязнь. Будто он готов уловить в каждом моем движении повод для допроса.

— Проверяйте, товарищ полковник, — сдержанно киваю я, сохраняя ровный голос.

— Идите, я вас не задерживаю.

Полковник Бехтерев слегка отступает, с неохотой освобождая путь.

Такие, как этот особист, всегда ищут повод для допросов и проверок. А такая спокойная уверенность, как моя, бесит их, когда у них нет ни единого шанса подкопаться.

Вот только зачем генерал вызывает меня к себе? Учитывая вчерашнюю встречу с его женой Алиной Ивановной, не жду ничего хорошего.

На фронте всё было ясно тут свои, там чужие. А здесь не знаешь, чем дело обернётся.

Захожу в широкие входные двери. Здесь снова проверяют документы.

Иду дальше по коридору. Запах только что очищенных ковров — здесь с первых шагов чувствуется дисциплина.

Захожу в кабинет начальника штаба, спина прямая, плечи расправлены.

Кабинет просторный, стены увешаны картами, плакатами со схемами операций, на столе груда папок, конвертов с печатями.

За столом сидит генерал Волошин в синем кителе, нашивки блестят. На секунду кажется, что взгляд у него проницательный, тяжелый, как у опытного охотника, который может одним движением глаза оценить бойца.

— Лейтенант Беркутов, — спокойно начинает Волошин, вскинув бровь, — Тебя назначили в воинскую часть после военно- врачебной комиссии. Слышал, что ты не рад. Дерзкий ты, однако.

Откуда у него такая информированность?

Или ему положено по статусу всё про всех знать.

Не мигая, стою и смотрю прямо в глаза генералу.

— Товарищ генерал, — выдержав паузу, с вызовом бросаю я: — Пошлите меня служить в Афганистан. Там дерзость всегда к месту.

Генерал чуть прищуривается, в глазах вспыхивает интерес.

Машет рукой, просит меня подойти ближе, его тяжелый взгляд сверлит.

— Ты что, Беркутов, не понимаешь? У тебя же ранение было, тебя комиссовали.

Уверенно держу себя в руках, без тени сомнения. Задираю рубаху, показываю живот и грудь — без единого шрама.

— Комиссовали? Да в госпитале кто-то перепутал, товарищ генерал. Вот, сами видите, я целый и невредимый, как новенький.

— Отставить! — срывается у него голос, будто натянутый провод.

Волошин недоверчиво хмурится, оглядывая меня внимательно, изучающе.

Он смягчается, уже с явным интересом относится ко мне.

— И вправду цел и невредим…

— Так что, товарищ генерал, отправляйте меня в Афганистан. Вы ж сами знаете — такие бойцы, как я, лишними там не будут.

Генерал делает жест рукой, словно приказывая молчать, но вид у него задумчивый, серьёзный.

Он поднимается из-за стола, подходит к карте на стене, указывает пальцем на отдалённые горы Афганистана. Голос у него становится тише, в нем слышится боль.

— Там в начале этого года план был разработан под кодовым названием «Завеса». За каждым батальоном спецназа было закреплено по восемь вертолётов, взвод сапёров, связисты. Но ты не успел узнать, что ни черта из этого не вышло! — тяжело вздыхает. — Твой же батальон сдерживал караванные маршруты моджахедов, хотели лишить их поступления вооружения и боеприпасов.

— А почему план провалился?

— Они лучше местность знают, чем мы. Может процентов 15% удалость перекрыть. На этом всё.

Генерал машет рукой.

— Ты с моим сыном, Иваном Волошиным, служил. Тебя ранили. А мой Ванька погиб… в том бою.

— Погиб? — Не верю, но не успеваю ничего спросить.

Генерал с трудом садится обратно за стол, потеряв былую твёрдость в голосе.

— Да, — отвечает он тихо. — Пал смертью храбрых.

Мгновение молчания повисает в комнате, и ничто не в силах развеять царящее здесь ощущение скорби.