Лев скривился.

— Ты имеешь в виду Рому?

— Отчасти. — Марья выстраивала ложь. — Но это вина Кощея, что Саша должна оставаться мёртвой, разве не так? Никто не должен знать, что ты жив, — предупредила она. — Иначе сделка между Кощеем и Бабой Ягой рухнет. Последствия будут катастрофическими — и для твоей семьи, и для моей.

— Мой отец, — эхом повторил ошеломленный Лев. — Он заключил сделку?

Марья кивнула.

— Но… — Лев сглотнул. — Если он виноват в её смерти, то ты понимаешь, что говоришь?

Она снова кивнула.

— Ты просишь меня перестать быть Фёдоровым?

— Да. — И она действительно об этом просила. — Но поскольку ни один Фёдоров не мог бы вернуть тебя к жизни, ты обязан своей жизнью Антоновым. Не так ли?

Лев замялся.

— Но мои братья… — начал он, но замолк, словно некая истина вдруг вспыхнула в его сознании. — Ты не убила Диму, — наконец сказал он, нахмурившись. — Ты спасла его, когда могла оставить умирать.

Марья ничего не ответила.

— Марья Антонова, — Лев моргнул. — Ты, случайно, не… хорошая?

Смех прозвучал горько, обжигая горло.

— Нет, — заверила она. Если бы её сердце всё ещё было в груди, оно могло бы замереть от вины, но его там не было. — Я просто женщина с мертвой сестрой. Я всего лишь оружие, — пояснила она, — направленное на того, кто причинил мне боль.

Лев обдумал ее слова.

— И что же ты хочешь от меня? — спросил он.

Она рассказала.

Она рассказала, и он кивнул.

После недолгого обсуждения он протянул ей руку, и они заключили сделку.

А затем Марья Антонова скрылась в ночи и направилась прямо к матери.

Она уже была готова постучать в дверь, стоя на пороге, но замерла, услышав голоса. Это напомнило ей недавний эпизод с воскрешением, разыгравшийся в её спальне. Марья взмахнула рукой, чтобы скрыть свою тень, и тихо вошла, прислушиваясь.

— …может, нам стоит закопать топор войны? — говорил пожилой мужчина. — Я помню тебя, Марья, какой ты была. Ты думала, что я не замечаю тебя или что вижу в тебе лишь инструмент, что тобой можно владеть или пользоваться. Но я видел тебя иначе. Я видел женщину нелюбимую, обесцененную. Ведьму, способную на большее, чем её подхалимствующий муж. Я видел партнёра, Марья. Я знал, что ты станешь Бабой Ягой, раньше, чем ты сама это поняла. И я был готов. Я ждал.

— Лазарь, — мягко сказала Яга. — Ты действительно думаешь, что я не была бы рада, если бы ты был рядом?

Марья сглотнула, сжав руку в кулак.

Она надеялась, что это был обман. Ложь.

Но её мать, женщина, никогда не демонстрировавшая мягкости, выглядела именно такой.

— Какие мы были глупцы, — произнёс Кощей, и ногти Марьи вонзились в её ладонь. — Неужели мы не могли бы забыть свои разногласия теперь, когда потеряли так много?

— Исправить всё, ты имеешь в виду? — спросила Яга, тяжело вздохнув. — Это было бы проще, Лазарь. Гораздо проще работать с тобой, а не против тебя.

Горло Марьи сжалось.

Отголосок того, как некогда сжималось сердце в ее груди.

— Мы страдали только из-за наших разногласий, — продолжил Кощей, его руки протянулись к костяшкам пальцев Яги, и Марья, больше не в силах выносить этого, резко выскочила из комнаты. Она взмахнула руками, рассекла воздух и мгновенно перенеслась домой.

Они верили, что пострадали.

Верили, что они страдали.

Ей хотелось кричать.

Ей хотелось, чтобы ее стошнило.

Но вместо этого в ее голове зазвучали голоса из воспоминаний.

Маша, не делай этого…

Двенадцать лет назад мать заставила её выбирать.

Маша, пожалуйста. Пожалуйста!

Двенадцать лет назад она посмотрела в глаза тому, кого любила, и произнесла самое страшное из своих слов. Она сказала ему, что ничего не чувствует.

Ты не можешь так говорить, Маша. Я знаю, что ты так не думаешь!

Двенадцать лет назад она вырвала своё сердце, отбросила его, похоронила где-то глубоко.

Маша, ты — солнце, луна и звёзды…

Маша, если ты уйдёшь, ты заберёшь с собой всё моё сердце…

Марья Антонова, я буду любить тебя до конца своих дней.

— Дима, — прошептала она, прерывисто дыша, и откинулась на спинку кровати.

Если бы ты только выбрала меня, Маша, я бы спас тебя от этой жизни.

Она смотрела на линии на своих ладонях, пытаясь найти ответы, которых не было. Даже когда голос Дмитрия угасал в её мыслях, жгучая боль её ненависти не ослабевала.