Однако версия Молотова не вяжется с фактическими доказательствами – сохранившимися документами, на которых стоит отметка, что они побывали на столе Сталина в мае-июне 1941 года. Судя по всему, у Сталина сформировалось глубокое недоверие к донесениям разведки, и это презрение он изливал в неразборчивых пометках, сделанных синим или красным карандашом на множестве документов. Этот почерк ни с чем не спутать, и при виде его мороз по коже пробегает даже сейчас, когда листаешь документы в тишине архивов.

Сталин наложил на донесение Зорге от 20 мая оскорбительную резолюцию о “подонке”, опекающем “мелкие фабрики и бордели”. 17 июня, за пять дней до начала “Барбароссы”, Сталин получил донесение, подписанное Павлом Фитиным, начальником внешней разведки НКГБ, где утверждалось, что “все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар можно ожидать в любое время”. Источником был агент Старшина, офицер разведки в министерстве авиации Германии. И снова в дело пошел синий карандаш: Сталин написал записку начальнику Фитина, наркому госбезопасности Всеволоду Меркулову. “Товарищ Меркулов, вы можете послать вашего «источника» из штаба германской авиации к ё-ой матери. Это не «источник», а дезинформатор”[16].

Это была не осторожность и даже не здравый скептицизм, а иррациональная, безудержная подозрительность руководителя, убежденного, что правду знает только он один, а все окружающие его обманывают. Нельзя забывать, что за три года до этого сталинская тайная полиция получила приказ уничтожить лучших представителей внешней разведки СССР на том основании, что в нее внедрились иностранные шпионы. Нет оснований считать, что Сталин знал о сфабрикованное™ большинства этих обвинений. Он, безусловно, был осведомлен о карьере Зорге: в 1940 году Хозяин дал указание своему секретарю Александру Поскребышеву подготовить личное дело агента Рамзая для ознакомления, а значит, он наверняка был в курсе безумных подозрений 1937 года, будто токийская резидентура находится “под контролем противника”[17]. Плотная завеса недоверия, возникшая в обстановке чисток, ослепила и самого Сталина.

В воспоминаниях Молотова отчасти отражается дух этой повсеместной губительной атмосферы недоверия. “Я считаю, что на разведчиков положиться нельзя, – рассказывал Молотов. – Надо их слушать, но надо их и проверять. Разведчики могут толкнуть на такую опасную позицию, что потом не разберешься. Провокаторов там и тут не счесть. Поэтому без самой тщательной, постоянной проверки, перепроверки нельзя на разведчиков положиться”[18].

“Люди такие наивные, обыватели, пускаются в воспоминания: вот разведчики-то говорили, через границу переходили перебежчики… Нельзя на отдельные показания положиться, – повторял Молотов. – Когда я был Предсовнаркома, у меня полдня ежедневно уходило на чтение донесений разведки. Чего там только не было, какие только сроки не назывались! И если бы мы поддались [и привели армию в состояние боеготовности], война могла начаться гораздо раньше”[19].

Нужно отдать должное Молотову: многие из ранних предупреждений о “Барбароссе” – в том числе от Зорге – действительно не позволяли сделать никаких окончательных выводов. В донесении от 2 мая Зорге подстраховался, сославшись на вероятность того, что наступление Германии действительно может быть отложено до победы над Великобританией. В своем сообщении от 19 мая Зорге признавал, что опасность “в этом году может и миновать”. Даже в сообщении от 15 июня он оговаривался, что “военный атташе не знает – будет война или нет”[20]. Однако к середине июня в целом томе донесений, поступивших в Кремль со всего мира, – где был в том числе рассказ Зорге о его беседах с Шоллем и Оттом – было столько подробностей и конкретики, что трудно считать упорное нежелание Сталина прислушаться к ним иначе как результатом намеренного самообмана. Или возможно, обмана.

Быть может, Сталина ввело в заблуждение его ближайшее окружение – или даже сам Гитлер. Почему Сталин готов был верить, что ему лгут все, кроме Голикова? Маршал Жуков в серии интервью 1965–1966 годов со знаменитым военным корреспондентом и поэтом Константином Симоновым выдвинул интересное объяснение: Гитлер действительно обвел Сталина вокруг пальца. Жуков вспоминал встречу со Сталиным в начале января 1941 года, когда он выражал беспокойство из-за скопления сил вермахта на оккупированной Германией части Польши (которая при нацистах имела статус генерал-губернаторства). Сталин ответил, что “обратился к Гитлеру с письмом, заявив ему, что это известно нам, что это нас беспокоит и что это создает у нас впечатление, что Гитлер намеревается идти войной против нас”. Гитлер ответил Сталину личным, конфиденциальным письмом, где, по словам Жукова, признавал, что у Советов “информация правильная, что действительно большие войсковые соединения размещены в генерал-губернаторстве”[21].

Но эти войска, убеждал Сталина Гитлер, “не направлены против Советского Союза. Я намерен строго соблюдать пакт «о ненападении» и клянусь моей честью, как глава государства, что мои войска находятся в генерал-губернаторстве для других целей. Территория Западной и Центральной Германии подвергается сильным английским бомбардировкам и легко просматривается с воздуха англичанами. Поэтому я нашел необходимым передислоцировать большие контингенты войск на восток, где они могут быть тайно реорганизованы и перевооружены”[22]. Насколько мог судить Жуков, Сталин поверил объяснениям Гитлера. (В первом издании книги Симонова этого свидетельства тайной личной переписки между Гитлером и Сталиным не было, оно было опубликовано лишь в 1987 году.) Письмо, отправленное Гитлером Сталину в январе 1941 года, было явно не единственным свидетельством его вероломства в их корреспонденции. Российский историк и ветеран войны Лев Безыменский задавал Жукову в интервью 1966 года вопрос о переписке между Гитлером и Сталиным. “Как-то в начале июня [1941 года] я решил опять попытаться убедить Сталина в правильности разведывательных сообщений о надвигающейся опасности”, – отвечал Жуков: