Существует некое «подвешенное» время, пишет Энн Карсон в «Эросе горько-сладостном». Это время знакомо нам по фестивалям, где всё ускоряется или замедляется, поделенное на моменты значимости, и каждый такой момент — неважно, насколько он мал — эхо прошлогодней церемонии в словах или предметах — ритуал. Те же раскрытые зонты елей на пластиковых ногах, украшенные шарами, шляпа-ширинка-кошелек-и-часы [46] , Наму-Мё-Хо-Рэн-Гэ-Кё.

Это отозвавшееся эхом время открывает возможности за пределами повседневности. Как и время, которое есть у тебя в праздники и на митингах. Или в любви.

Ложусь на камень. Надо мной пустота света. Я не похожа на греческих влюбленных с их венками. Я не отсюда.

Здесь, как и везде, я чувствую себя как дома…

Правда? Каково это — никогда не чувствовать себя чужаком?

Здесь, как и везде…

В глазах белеет. В этот особенный день я подвешена между ничем и ничем. Как славно.

Я думала, что добраться до Софии будет легко. Расстояние выглядело вполне преодолимым. Но, когда я приехала на афинский вокзал, выяснилось, что прямой ночной поезд отменили три месяца назад. На карте я видела станции и линию, которая их вроде бы связывала, но на практике соединить эти точки оказалось сложнее. А я-то думала, что наладить связь будет легко, или, по крайней мере, возможно.

Вчера Ларисский вокзал в Афинах был полон людей, сидящих на сумках, на чемоданах, на полу. Я вышла из хостела в одиннадцать вечера, но мой поезд не прибыл ни в одиннадцать тридцать, ни в одиннадцать сорок пять, ни в полночь. Люди на платформе жаловались друг другу и толпились в очереди в билетную кассу, чтобы задать вопросы, на которые — они знали — им не ответят; но было все еще первое мая, выходной, и никто не выглядел по-настоящему расстроенным и не особо спешил. Кассир, заваленный вопросами, усадил свою симпатичную не-униформенную девушку у стойки рядом с собой и вручил ей дополнительный микрофон. Она усмехнулась и начала зачитывать список задержек, отмен, и вдруг — с ясностью черно-белой пленки — мы больше не обычные люди, ждущие поезд на вокзале в Афинах, а актеры в фильме об обычных людях, ждущих поезд на вокзале в Афинах.

Мне не было скучно. Даже если бы мне пришлось прождать там всю ночь, я бы справилась, десять минут не отводя глаз от красивого экрана, затем еще десять. Я уже выехала из своего хостела, двери в котором запирали в полночь: назад пути не было. И, опять же, это был выходной, и подвешенное время (время ритуалов, революций, вечеринок) продолжало свой ход. Такое время — противоположность скуке, время, когда всё идет так быстро или так медленно, как тебе нравится, или когда тебе нравится, как быстро или медленно идет время — или когда это «нравится» и время кажутся на мгновение одним и тем же. Возможно, это происходит и когда что-то идет не так: рушится порядок и что-то освобождается — в такие моменты люди перестают быть к себе слишком строгими. Без четверти три ночи прибыл нужный поезд, но с обычными — не спальными — вагонами, и отвез меня только до Салоников, расположенных недалеко от границы с Болгарией. Я легла на угловое сиденье и прикрыла глаза шарфом, чтобы заслонить уже поднимающееся солнце.

Из Салоников я собиралась и дальше ехать на поезде, но столкнулась с железнодорожным кризисом: цены растут, персонал увольняется. Активно жестикулируя, что-то калякая, молча предлагая евро и тыкая в карты, я добралась до автобусного вокзала в другой части города и успела на единственный в тот день нужный мне рейс. Автобус до Софии все утро ехал вдоль железной дороги. Вагоны-призраки, оранжевые из-за ржавчины и граффити, забили пути. На обочине — возведенные на скорую руку автозаправки с пристройками кафе: РАБОТАЕМ БЕЗ ПЕРЕРЫВА. У греческой границы солнечные батареи на каждом доме — солнечные батареи и железные ворота с колючей проволокой: окраины, рассчитывающие только на себя. Въехав в Болгарию, мой автобус практически сразу остановился около придорожной закусочной, и там же остановились евро. Без болгарских левов я могла купить… ничего. Пока остальные пассажиры обедали, я курила рядом с мутным бассейном, кишащим головастиками и ящиками из-под пива, и не сводила глаз с лошади, которая паслась на разделительной полосе.

В поле за трассой человек пахал землю ручным плугом, который тянула лошадь. Снова оно — прошлое, перекапывающее настоящее. Человеку оставалось только ждать и надеяться, что будущее пустит корни. Решить оставить прошлое и двинуться дальше — это привилегия… наверное. Ко мне присоединились остальные пассажиры, сворачивая свое ожидание в самокрутки — еще один вид ритуального времени — подготовка, предвкушение — такой же ритуал, как и само действие. Есть особое удовольствие в удовольствиях, продиктованных правилами и разрешенных в определенное время в определенном месте.